Стивен Кинг - Сияние
(доводы, опровергающие безумие, с мягким шорохом падали насквозь, слой за слоем…)
Кто это? Какой-нибудь поэт, которого Джек читал на выпускном курсе? Какой-нибудь поэт-недоучка, который теперь торгует чистящими средствами в Уосоу или страховыми полисами в Индианаполисе? Может быть, это он сам придумал? Неважно.
(ночь темна, звездный купол высок, изуродован сладкий пирог, и плывет он по небу ночному…)
Джек беспомощно хихикнул.
– Что смешного, милый?
Джек снова очутился в бальном зале. Горели канделябры, повсюду кружились пары, кто-то в костюмах, кто-то – нет, ровно играла какая-то послевоенная группа – но которая то была война? Можно ли сказать точно?
Нет, конечно нет. Точно Джек мог сказать только одно: он танцует с прекрасной женщиной.
Высокая, с волосами цвета опавшей листвы, одетая в тесно прилегающий белый шелк, она танцевала близко-близко, легонько, приятно прижимаясь грудью к груди Джека. Белые пальцы сплелись с его пальцами. На ней была усыпанная блестками черная полумаска, а зачесанные на сторону волосы мягкой поблескивающей волной лились в ложбинку между их соприкасающимися плечами. Юбка у платья была длинной, до полу, но время от времени Джек касался ногой ее бедра и в нем крепла уверенность, что под платьем – гладкая, припудренная нагота.
(чтоб лучше почувствовать твою эрекцию, милый)
Ему же щегольнуть было нечем. Если это ее оскорбляло, она это хорошо скрывала, даже прижималась к нему теснее.
– Ничего смешного, прелесть моя, – сказал он, хихикнув.
– Ты мне нравишься, – прошептала она, и Джек подумал, что ее аромат напоминает аромат лилий, прячущихся в укромных расселинах, заросших зеленым мхом, куда солнце заглядывает ненадолго, а тени длинны.
– Ты мне тоже нравишься.
– Если хочешь, можно пойти наверх. Я должна быть с Гэрри, но он даже не заметит. Он слишком занят тем, что дразнит бедняжку Роджера.
Мелодия закончилась. Раздался плеск аплодисментов, а потом музыканты почти без паузы рванули «Тональность индиго».
Джек посмотрел поверх обнаженного плеча партнерши и увидел Дервента, который стоял у стола с напитками. С ним была девушка в саронге. На закрытом белой скатертью столе выстроились в ряд ведерки со льдом, в них – шампанское. В руке Дервента пенилась бутылка. Смеясь, собралась группа людей. Перед Дервентом и девушкой в саронге на четвереньках выделывал нелепые антраша Роджер, за ним вяло волочился хвост. Роджер лаял.
– Голос, мальчик, голос! – кричал Горас Дервент.
– Р-гав! Р-гав! – отвечал Роджер. Все захлопали в ладоши, раздалось несколько свистков.
– А теперь служи. Служи!
Роджер присел на корточки. Морда его маски замерла в вечном оскале. Внутри дырок для глаз ворочались глаза Роджера, взволнованные, горящие безумным весельем. Он вытянул руки, согнув и свесив кисти.
– Гав! Гав!
Дервент перевернул бутылку шампанского, и та пенящейся Ниагарой низверглась на поднятую вверх маску. Роджер разразился неистовыми хлюпающими звуками. Все снова зааплодировали. Некоторые женщины визжали от смеха.
– Ну разве Гэрри не чудак? – спросила партнерша Джека, опять прижимаясь теснее. – Все так говорят. Знаете, он бисексуал. А бедняжка Роджер просто гомик. Один раз он провел с Гэрри уикэнд на Кубе… ну, это было месяцы назад… и теперь повсюду таскается за ним и виляет хвостиком.
Она хихикнула. Вверх поплыл тонкий аромат лилий.
– Но, конечно, Гэрри никогда не вернется ко второму сорту… во всяком случае, там, где дело касается его гомосексуализма… а Роджер просто обезумел. Гэрри сказал, если Роджер придет на бал-маскарад одетый песиком, хорошеньким песиком, он может передумать, а Роджер так глуп, что он…
Музыка умолкла. Снова аплодисменты. Музыканты гуськом спустились с эстрады, чтоб передохнуть.
– Извини, дорогуша, – сказала она. – Там кое-кто, кого я просто должна… Дарла! Дарла, девочка моя милая, где же ты пропадаешь?
Изворачиваясь, она протиснулась через жующую, пьющую массу, а Джек глупо глазел на нее, не в состоянии понять, как вообще вышло, что они танцевали вместе. Он не помнил. Все случившееся с ним, кажется, не было взаимосвязано. Сперва тут, потом бог знает где. Голова кружилась. Пахло лилиями и ягодами можжевельника. Теперь впереди, у стола с напитками, Дервент держал над головой Роджера крошечный треугольный сандвич и заставлял сделать обратное сальто к общему веселью зевак. Собачья маска была повернута кверху. Серебристые бока костюма вздымались и опадали. Роджер вдруг подпрыгнул, подогнул голову под брюхо и попытался перевернуться высоко в воздухе. Однако он слишком устал, прыжок вышел недостаточно высоким и бедняга неловко приземлился на спину, как следует приложившись головой о кафельный пол. Из-под собачьей маски вырвался стон.
Первым зааплодировал Дервент.
– Попробуй-ка еще разок, песик! Еще разок!
Наблюдатели нараспев подхватили: еще разок, еще разок – и Джек неверным шагом отправился в другую сторону, смутно ощущая, что болен.
Наткнувшись на тележку с напитками, которую катил перед собой мужчина с низким лбом, в белом кителе официанта, он чуть не упал. Нога задела нижнюю хромированную полку тележки и бутылки наверху дружно и мелодично зазвенели.
– Простите, – хрипло выговорил Джек. Вдруг ему показалось, что он заперт здесь и, испытав чуть ли не клаустрофобию, Джек захотел выбраться. Ему захотелось, чтобы «Оверлук» снова стал таким, как прежде… свободным от незваных гостей. Ему, как подлинному открывателю пути, не оказали должных почестей – он оказался лишь одним из десяти тысяч веселящихся рядовых гостей, песиком, который по команде кувыркается и служит.
– Ничего-ничего, – ответил человек в белой куртке официанта. Вежливый, беглый английский в устах этого головореза звучал сюрреалистически. – Хотите выпить?
– Мартини.
За спиной Джека раздался еще один взрыв смеха: Роджер подвывал мелодии «Домой с войны». Кто-то уже подбирал аккомпанемент на классном «стейнвее».
– Прошу.
В ладонь Джеку втиснули холодный, как лед, стакан. Джек с благодарностью выпил, чувствуя, как джин пресекает и разносит в клочья первые поползновения трезвости.
– Все в порядке, сэр?
– Отлично.
– Спасибо, сэр.
Тележка поехала дальше.
Джек вдруг протянул руку и коснулся плеча этого человека.
– Да, сэр?
– Простите… как вас зовут?
Его собеседник не выказал ни малейшего удивления.
