Владислав Реймонт - Вампиры. Сборник
Зачем недомолвки, хождение кругом, будем говорить прямо и просто.
Ты меня ревнуешь к своей невесте, не отрицай. Но в уме ли ты?
Я кабинетная крыса, бедняк, со строгими взглядами на отношения к женщинам. Помнишь, как вы все, товарищи по коллегии, смеялись надо мной. Я, твой лучший друг, изменю всем и всему и буду отбивать у тебя любимую женщину, невесту?!
Скоро разбирая свое поведение, я, положа руку на сердце, не могу себя упрекнуть ни в одном слове, ни в одном нескромном взгляде. Клянусь тебе.
Все же я не могу вполне и тебя обвинить. В Рите есть какая-то перемена, и, прости меня, перемена к худшему. Во время болезни, когда ты поселил ее в лесном доме, она была иной. Мы целые дни проводили втроем: она, покойница Лючия и я.
Много говорили о поэзии, Италии. Девушки пели и играли на лютне. Я рассказывал о последних открытиях и изобретениях.
Самый строгий, неумолимый судья не нашел бы в наших отношениях и тени некорректности, ни слова порицания.
Да и ты сам, наезжая вечером и в разное время дня, входя без доклада, видел ли ты хоть раз что-либо намекающее на скрытые отношения? Ручаюсь, что нет.
В тот страшный день, когда внезапно Рита впала в летаргию, мы все потеряли голову.
Еще утром она была достаточно бодра, только взволнованна, казалось, что она чего-то ждет. Не было ли это предчувствие? Я все думал, что она ждет тебя, что вы, тихонько от нас, условились о твоем приезде. Но когда от тебя принесли букет полевых цветов, я убедился, что предположение мое неверно.
Ставя букет по просьбе Риты в серебряную вазу, я видел слезы у ней на глазах и в руках маленькую черную книжечку, по-видимому молитвенник.
Потом она попросила меня и Лючию оставить ее с Цецилией, говоря, что она очень устала. Мы вышли.
Вскоре же она отослала и Цецилию.
„Синьорита что-то пишет“, — сказала кормилица.
Мы с Лючией сидели в соседнем проходном салоне и ждали, когда нас позовут к Рите.
Вдруг раздался страшный крик. Мы бросились в комнату Риты, но это кричала не Рита, а старая Цецилия.
Рита же лежала на кушетке, вся вытянувшись и закинув голову назад.
Я бросился к ней, она тяжело открыла глаза и снова сомкнула их; думая, что ей дурно, я поспешил налить в стакан воды, но в ту минуту, когда я приподнял ее голову, чтобы дать ей напиться, она снова взглянула на меня, и… это в первый раз — мне показался ее взгляд… странным, что ли… в нем было что-то манящее, любовное… Она тихо прошептала:
— Поцелуй меня.
Испуганный, не отдавая себе отчета, я наклонился и поцеловал ее в губы-…
В ту же секунду она откинулась, тяжело вздохнула и впала в летаргию или, как мы тогда сгоряча думали, умерла.
Наклонясь еще раз, я невольно отшатнулся, лицо Риты сделалось злым, зубы оскалились и казались длинными, это была не та Рита, которую я знал, а чужая, злобная. Вскоре это выражение сменилось тихим и спокойным, такой ты ее и застал.
Ты помнишь, как мы все тогда потеряли головы, и я не то что скрыл, а просто забыл сказать тебе о поцелуе.
Затем начались приготовления к похоронам, перенесение тела в капеллу, твое, да и общее наше отчаяние.
Тогда же, по твоему желанию, закрыли салон Риты, где она умерла, и второпях забыли там бедную канарейку, а затем внезапное воскресение или оживление, не знаю, как выразиться, Риты, среди ночи во время бури, перепугавшее прислугу, да и, что греха таить, нас всех чуть не сильнее самой смерти.
После же „воскресения“ Риты мне уже было неудобно сказать тебе о прощальном поцелуе; да я бы скоро его и забыл, если б не ловил время от времени ее взгляд, напоминающий тот, что сопровождал поцелуй.
Ты как-то на днях написал мне, что находишь большую перемену в Рите, да и я нахожу эту перемену, и чем дальше, тем больше. Ты прав. Она расцветает физически, но как-то опускается нравственно: прежде такая чуткая к чужому горю, она теперь остается совершенно спокойной; даже смерть Лючии и других домашних проходит, не задевая ее совсем. К гибели своей любимицы канарейки она тоже отнеслась на удивление холодно.
Наружностью своей она перестала заниматься, я заключаю это из того, что все зеркала она приказала закрыть кисеей „в знак траура“, как говорит она, и даже свой собственный туалет.
Ни песен, ни игры на лютне (кстати, лютня, кажется, тоже осталась в роковой комнате) я больше не слышу. Рита предпочитает уединение.
Характер ее тоже пошел на минус. Вот пример.
Последние дни перед летаргией она не расставалась со своим молитвенником, — знаешь, черная книжечка, — я и спросил, где она у ней, не принести ли? Рита вдруг разозлилась, глаза засверкали, зубы оскалились, и она наговорила мне дерзостей.
Другой раз я подал ей ручное зеркальце, с которым она тоже прежде никогда не расставалась, — так она не только его бросила, но растоптала каблуком, не пожалела даже художественной золотой оправы.
Несмотря на эти выходки, все же по временам я, как и говорил уже, ловлю на себе взгляд Риты, полный желания, призыва и страсти… да, страсти… Мне невыносим этот взгляд, страшен, я боюсь его. Боюсь как-то безотчетно, даже не по отношению к тебе. В нем есть что-то.
Меня прервали, принесли от тебя приглашение приехать в замок. Таким холодом веет от этого приглашения, в отличие от прежних, — такой официальный язык!..
Я отказался.
Завтра-послезавтра я исчезну с твоей дороги. В начале письма я искал объяснений с тобою, а под конец много продумал и решил лучше уехать; уехать не прощаясь.
Оставлю тебе это письмо, ты сам поймешь, что отъезд — это лучшее, что я могу сделать. Спасибо за прежнюю любовь, крепко верю, что со временем ты опять вернешь мне ее. Я же все люблю тебя по-прежнему и не переставал любить. Привет Рите, желаю вам обоим счастья».
Твой Альф
…Прошли сутки, а как перевернулся весь мир! Сейчас я не могу ясно представить, что случилось. Постараюсь вспомнить и записать. Это занятие обычно проясняет мою голову. Итак.
Я написал Карло прощальное письмо и оставил его на столе, собираясь при окончательном отъезде приписать несколько слов приветствий и пожеланий.
Дальше.
Гулял по саду: ночь тихая, лунная, озеро лежит, как зеркало, только воздух, как перед грозой.
Лег спать с открытым окном.
После полуночи мне показалось, что я не один в комнате и что на груди у меня тяжесть. Открываю глаза…
Пресвятая Дева Мария, Рита у моей постели, вернее, лежит на моей груди!
Что же это? Хочу вскочить, крикнуть… не могу… ведь я осрамлю ее! Что скажут люди! Что скажет Карло?
