Оксана Ветловская - Имперский маг
Гиммлер встрепенулся, вскочил.
— А, так это вы учинили это свинство, Альрих! Вы что, в самом деле, с ума сошли?! Экспериментатор чёртов! Да я вас всей вашейпрактики лишу! Совсем ополоумели! Нашли подопытную крысу! Вконец охамели… Вы у меня смотрите! А то ведь доиграетесь!.. Тоже мне, граф Калиостро…
Пока он изображал возмущение, я молча смотрел ему в глаза. Он быстро сник. С его вялостью ему не хватает завода на приступы бешенства, подобные легендарным припадкам гнева у фюрера.
Вы посмотрите, что вы мне наделали, — пролепетал он, загибая крахмальные манжеты. — Мерзавец. Чернокнижник. Вас бы так…
— А меня тоже, — сообщил я, демонстрируя запястья. Гиммлер уставился на них так, словно мои руки были покрыты чешуёй.
— Что это значит? — Он поглядел на меня с напряжённым вниманием пациента, пришедшего к врачу с очень неутешительными результатами анализов.
Я сел напротив и во всех подробностях поведал о том, что видел во время ментального сеанса.
— Что это значит, чёрт возьми? — Он судорожно потёр плечо.
— Это значит, что вами управляют. Или же просто контролируют. И притом весьма успешно. Я читал о таких вещах. Знаете, как марионеткой на ниточках: дёрг-дёрг, дёрг-дёрг… — Я изобразил, как дёргается марионетка, рывками подняв руки. Гиммлер усмехнулся. — Вы вольны думать о чём угодно, но плясать всё равно будете только так, как того захочет кукловод.
— А кукловод… — с вопросительной интонацией начал было он, но замолк на полуслове.
— И вы ещё спрашиваете, — укоризненно сказал я.
Гиммлер струсил. В сущности, этого суеверного человека, постоянно сверяющегося с гороскопами, начинающего все свои операции только при определённом положении планет, авторитетному оккультисту ничего не стоит напугать. Но Гиммлер жестоко мстит тем, кто пытается играть на его слабостях.
— Это можно как-нибудь убрать? — спросил он, рассматривая свои ухоженные женственные руки, неподвижно лежавшие между лучей пентаграммы.
Глядя на его серую физиономию, я ощутил острый укол злорадства. Вот теперь ты знаешь, на что способен твой любимый фюрер. Хотя радоваться было нечему: Гиммлер, управляемый нацеленным на тотальное разрушение сознанием Гитлера или тем, что за ним cтoит, был ещё хуже, чем просто Гиммлер.
— Есть один верный способ, — сказал я. — И суть его, кстати, вас уже нисколько не беспокоила бы, если б не так давно некий осёл в ставке фюрера не додумался передвинуть в неподходящее место известный чемоданчик.
Намёк был даже слишком прозрачен. Гиммлера снова снесло со стула.
— Да как вы смеете! — заорал он на меня. — Как вы смеете даже думать об этом, не то что говорить! Вы клялись в верности! Мало того, вы всем обязаны фюреру и партии! Повторяю, всем! Где бы вы были сейчас, если б не фюрер, я вас спрашиваю! В лучшем случае защищали бы жалкую диссертацию под руководством жидовского профессора. В худшем — показывали бы свои фокусы в цирке или на ярмарке! Ведь ваша семья, кажется, полностью разорилась? Где бы вы были?!
Краска бросилась мне в лицо. Как ни отвратительно, Гиммлер совершенно прав. В конечном счёте, только благодаря своевременной политической победе Гитлера я сижу тут перед одним из самых могущественных людей государства, и у меня есть всё, о чём другие в моём возрасте только мечтают: дома, машины, карьера, собственный научный отдел. Я чувствую себя кругом обязанным той организации, что была некогда создана всего лишь как личная охрана фюрера. Я могу огрызаться, но не способен кусать ту руку, что меня вскормила, это выше моих сил. Гиммлер это знает. Поэтому он нисколько не боится, что я когда-нибудь его убью. Я читаю его мысли, но и он видит меня насквозь.
Он смотрел на меня с удовлетворённой полуулыбкой. Когда он хочет меня осадить, то непременно напоминает, из какого дерьма он меня вытащил. Ему нравится, что меня можно стыдить, и результат всегда зрим и ярок. Тем рептилиям, которые обычно увиваются возле него, вообще незнакомо чувство стыда.
— Я назвал самый безотказный способ, рейхсфюрер, лишь с тем, чтобы вы приняли его к сведению. Вы ведь имеете полное право знать всё.
— Но это я не хочу знать, даже слышать об этом не желаю, вам ясно?
— Тогда перейдём к следующему способу: экзорцизм. Не гарантирую, что данная процедура увенчается успехом, но всё же — кстати, об этом вам лучше переговорить с Керстеном. У него значительный опыт в таких вещах, в отличие от меня.
— Но ведь фюрер узнает.
— Да, скорее всего, но только на подсознательном уровне. Так ли уж это важно? Речь идёт о свободе вашей воли.
Мой визави надолго замолчал. Я знаю, он всегда робел перед Гитлером. Этакая смесь конторского раболепия и религиозного преклонения. Неудивительно, что его так легко поймали, как только он начал сомневаться в своём идоле. Теперь уже не отпустят. Керстен рассказывал мне, что Гиммлер раньше частенько разговаривал с портретом фюрера, когда думал, что остался в комнате один. Теперь это возобновилось — с бесконечными уверениями в преданности. Я слышал его мысли: первый, естественный, испуг прошёл, и теперь Гиммлер вполне сознательно выбирал между свободой своей воли и триумфом воли фюрера.
— Фюрер ведёт нас к победе, — произнёс он наконец, — и, если для этого ему понадобилось сплотить наши ряды своим сверхсознанием, мы должны лишь поддержать его. Я не собираюсь идти против его воли. В последнее время я вновь научился верить в чудеса, Альрих, а спасение фюрера — это уже настоящее чудо. И следующим чудом, я уверен, станет наша победа в войне. Вы-то ведь понимаете, то, что фюрер по-прежнему с нами, — далеко не простое стечение обстоятельств, не так ли?
— Да уж, случайным стечением обстоятельств это точно не назовёшь… зато роковым — очень даже… — Я с превеликим трудом заставил себя не продолжать. — Так что насчёт экзорцизма, рейхсфюрер?
— Я ещё не закончил, — он нахмурился. — Вы скептик, Альрих. Я вытравлю из вас этот разлагающий скептицизм. Верить, повиноваться, сражаться — вот ваши наиглавнейшие задачи. Размышлять предоставьте фюреру! Отныне я не желаю больше слышать вашу бредятину в духе откровений этого свихнувшегося жида Иоанна! Повторяю, если сверхволя фюрера с новой силой сплотила нас в нашей общей борьбе — мы должны повиноваться, благоговея, радуясь, что удостоились такой чести…
