Брайан Стэблфорд - Ангел боли
— Мне гораздо лучше, — признался Дэвид. — Не знаю, как долго продлится ремиссия, но должен сказать, что просто потрясающе хоть сколько-то чувствовать себя здоровым. Моя память тоже играет со мной в странные игры, но сейчас все уладилось, и я вспомнил все, что мне нужно. Я рад снова вас видеть.
— А что» — спросил Таллентайр, — снилось вам прошлой ночью?
Дэвид знал, что его друг понимает смысл этого вопроса, но он позволил себе загадочно улыбнуться.
— Мне снилось, что я был снежинкой в бурю, — легкомысленно заявил он. — Сначала было невообразимо холодно, но потом холод отошел на второй план, и я смог изучить шторм, частью которого был. Это был ужасный шторм: страшный, дикий и прекрасный. Но он понравился мне больше, чем Эдем… И несмотря на дикость шторма, я убежден, как только может быть убеждена снежинка, что кружиться в нем не так уж и плохо.
Эпилог
ПРОЩАНИЕ С НЕВИННОСТЬЮ
Мерси Муррелл стояла на мосту Ватерлоо и смотрела в темную воду. Мутное солнце, давно перевалившее через зенит, рассыпало по воде рыжие блестки. Маленький ялик шел по реке, и ниже по течению возникали невысокие волны.
Она не спала прошлой ночью, но недостаток сна не сказался на её лице; она по природе была «совой» и ещё больше привыкла к бессоннице, когда стала старше. Даже сейчас её каменные черты образовывали злую, мрачную маску. Она не решалась вернуться в дом, где бы её точно арестовали. Она могла найти убежище в полудюжине других мест, но её беспокоило не отсутствие укрытия. Спастись от полиции ещё не означало спасти все, ради чего она работала, все, что ей принадлежало. У неё, разумеется, были деньги, и достаточные, чтобы прожить на них, но без дома, без жилища она чувствовала себя страшно одинокой.
Все кончилось, и пути назад не было.
Она слышала крики разносчиков газет на южном берегу, около вокзала. Они уже выкрикивали о странном убийстве, стараясь переорать друг друга своими хищными голосами. Для её бизнеса случай был плачевным, а для их временной прибыли — наоборот. Безголовый труп в борделе звенел горстью пенсов в их карманах.
Пенсы! Чем были пенсы по сравнению с потоком соверенов, который бы тек в её заведение следующие двенадцать месяцев или двенадцать лет, если бы часы можно было повернуть назад и отменить убийство?!
Не случись убийства, и история шла бы дальше, но теперь предприятие Мерси разрушалось, превращаясь в кратковременную сенсацию. В газетах все превращалось в сенсацию. Новости — значит новые события, и продавцы газет старались торопить историю, молясь своим богам о бесценном даре нового убийства, новой катастрофы, новой войны. Они бы и конец света встретили криками восторга, радуясь тому, что смогут опубликовать новости о его прибытии и набить пенсами карманы.
Пенсы! Этими монетками оплачивались страдания мира, его перевороты и разрушения. Пенсы за вечернюю газету, пенсы за скандал, питающий аппетит ленивых людей, жаждущих развлечения, пенсы, чтобы смягчить жаждущие скандала сердца тех, кто не смел посещать шлюх за собственный счет.
Мерси Муррелл, работавшая с банкнотами и полновесным золотом, смотрела на темную воду и наблюдала за всполохами пестрого огня, плясавшими в кружении воды, и за тем, как шла против течения плоскодонка.
Печально и угрюмо она обдумала идею перебраться через парапет и прыгнуть в воду. Это была привлекательная мысль — не потому, что она хотела умереть, но потому, что произошедшее вчера ночью разрушило её жизнь и положение, и лишь смерть могла стать достойной кульминацией этого болезненного и страшного события. Но она не намеревалась всерьез совершить самоубийство. Она была для этого слишком сильна и слишком зла.
Мерси предпочла бы сопротивляться, стоять как камень, чем согнуться или сломиться перед лицом невзгод. И пусть смерть годилась для развязки, она не искала кончины. Если бы смерть пришла, чтобы охотиться на неё, она бы сделала все, чтобы вымотать её бесконечной погоней.
Женщина была уверена в том, что играет со своим поражением, но не трогалась с места. Она продолжала вглядываться в воду, словно прикованная к ней грузом своего горя.
Она не повернулась, когда рядом остановился экипаж. По звукам она поняла, что это не полицейские — но и тогда бы она, пожалуй, не пошевелилась. Она полностью погрузилась в свое горе и не могла бы сейчас бежать. Когда чья-то рука опустилась на её руку, которой она держалась за парапет, она была несколько удивлена, но повернулась очень медленно. Она была готова побиться об заклад, что нет лица, способного заставить её продемонстрировать что-то большее, чем горькую улыбку.
Но она ошибалась.
— Боже благословенный! — прошептала миссис Муррелл, хотя редко употребляла такие слова.
Увидеть это лицо само по себе было удивительно, потому что она знала, в какую развалину этот человек превратился многие годы назад. Она знала, что обгоревшие лица не восстанавливаются, они никогда не исцеляются. Но это лицо не только восстановило красоту молодости. На нем было даже меньше дефектов, чем до пожара.
Она бы могла поклясться, что Джейкоб Харкендер, на которого она смотрела, был не старше двадцати пяти лет. Вот почему с тревогой в голосе женщина спросила: «Кто вы?», хотя нисколько не сомневалась в том, что видит именно его.
— Пойдем со мной, Мерси, — сказал он ласковым голосом, который был таким же удивительным, как и его внешность. Он разговаривал с ней так, словно она была его престарелой матерью, очень нежно. Но раньше он не был склонен к нежности.
Некоторое время она не могла найти слов, но потом нашла. Она восторженно рассмеялась и сказала: «Дориан Грей!» Она, в конце концов, была образованной женщиной и достаточно хорошо знала Уайльда, чтобы вспомнить его произведение. Много лет назад, когда она регулярно бывала в Виттентоне, ей приходилось видеть немало лестных портретов Харкендера — включая и тот, который он нарисовал сам; она решила, что портреты сгорели вместе с домом, но теперь ей пришла в голову фантастическая идея, что какой-то из них мог уцелеть. И вот дьявольская магия Харкендера поменяла его ужасную внешность на красоту нарисованного лица.
— Не совсем, — сказал он. — Есть кое-кто, кто непременно заявил бы, что это дело рук Дьявола, но он стал чужим слугой, и я не хочу, чтобы он возвращался.
— Из всех людей, кто заслужил чудо… — проговорила она, подавляя смех, который мог бы показаться безумным.
— …я стою на последнем месте, — согласился Харкендер. — Но ты достаточно хорошо знаешь, что в мире больше иронии, чем справедливости. Если мой господин — Дьявол, то я служил ему достаточно хорошо, чтобы стать его возлюбленным сыном.
