Дмитрий Кравцов - Третий источник
«Чего ж еще-то? А, вот»:
— Теперь идите, и да не угаснут ваши Облики!!! — Аплодисменты, переходящие в овацию, все встают… Шутка.
Пришельцы выслушали, приложив правый кулак к сердцу, и неожиданно резко синхронно выбросили раскрытые ладони вперед и вверх. Не опирайся Толяныч спиной о стену, он бы неминуемо упал: «Фу, бляха-муха. Чуть не испугался. Да вы свалите когда-нибудь или нет!»
Они ушли, словно эта мысль обрела звучание.
Толяныч дождался, когда шаги черной троицы окончательно затеряются, и все же сел голой задницей на асфальт: «Господи, в которого я не верю, как мне хреново!!!» Прошло несколько минут, и золотой рыбкой в голову вплыла мысль, что неплохо бы все же одеться, что он и сделал, кряхтя и ругаясь.
* * *Встречи с «левоохренительными», как сострил как-то Крот, органами избежать не удалось. И как и большинство предыдущих, она не принесла никаких девидентов.
Когда Толяныч, шаркая и охая на все лады все же добрался до металлической лестницы, ведущей на верхние уровни и дополз до первого рабочего, на что ушло по ощущениям не менее часа, то обнаружил, что эскалатор еще не работает. Выругавшись от всей души, Толяныч зато сориентировался во времени — значит не больше трех утра, и то вперед. Передохнув минуту он продолжил восхождение и вырулил наконец на свет божий, вернее искусственный, огляделся и с удивлением обнаружил, что это Гоголя убегают ему за спину, а впереди выситься гриб Христа Спасителя. А еще ближе — разверстая пасть входа в метро. Кропоткинская. А… Да, в непосредственной близости располагалось самое неприятное: буквально в метре два постовых дымили сигаретами, и видок обоих не сулили ничего хорошего подгулявшему ханыге, а именно так Толяныч выглядел в грязных джинсах и кроссах на размера два больше, чем надо. Другой одежды на нем не было. Уходить назад в тень уже не осталось ни времени, ни смысла. Хорошо хоть нож оставил под лестницей на нулевке. Подсохшая рана на ребрах естественно тоже не украшала.
— Ты. — Констатировал высокий мент с желтушным в свете фонарей лицом и сержантскими лычками, обежав Толяныча цепким взглядом. Дубинка уткнулась Толянычу в бок, угодив точнехонько в рану, которая не замедлила закровоточить. Специально, гад! Только бы шокером не трахнули, тогда совсем хана… — Кто такой? Документы.
Притворяться Толянычу даже не пришлось — зашипев как заливаемый костер, он перекосился, но промолчал.
— Чего молчишь? — Вступил второй. — Немой?
Оба оттенком лиц сильно походили на восставших из гроба мертвецов, вознамерившихся отпить живой кровушки, с такими лучше не связываться, не имея личной карты и лишних чипов.
— Товарищ сержант! Меня ограбили подчистую, вот, ножом пырнули, видите! Как дали по башке. Так я всю ночь на нулевке провалялся. Чудом жив остался. Все забрали! Я как вас увидел, так сразу, эта… К вам, значит… — Заныл Толяныч, здоровым глазом наблюдая за их реакцией — не дай бог загребут. Была охота сгинуть в обезьяннике: говорят, там годами парятся ни за что.
Сержант задумчиво поковырялся у него в боку дубинкой, от чего Толяныч так и облился потом, задумчиво оглядел плоды своего труда, потом Толяныча с головы до ног, и так же задумчиво произнес:
— Значит, ограбили?
— Ограбили, ограбили… — Он истово закивал головой.
— Ах ты ж пьянь обоссатая! — Дубинка врезалась Толянычу в плечо. Плечо тут же онемело. — Я тебе покажу «ограбили», падаль! А ну вали отсюда, пока мы тебе сами люлей не понакидали! — И хлоп дубинкой по животу, сволочь.
— Постой, постой, он, кажись, в натуре ранен, — вступился второй. «Кажись! А то ты не видишь…» — Чуть не заорал Толяныч, но вовремя поперхнулся от нового удара. — Может скорую вызовем?
— Да пошел он! Возиться тут со всякой рванью! У него документов наверняка нема.
— А… — Это Толяныч.
— Пошел, говорю! А то и правда отведем.
— Ты где живешь-то? — Вновь пристал «сердобольный», вынуждая задержаться, давясь матюками.
— Да рядом здесь, на Новокузнецкой… Мне ж только через мост… Может, подвезете? — Толяныч уже бочком-бочком отходил от них.
— Не, блин, ты, урод, мертвого достанешь! — Подтвердил первоначальное впечатление Толяныча желтушный сержант. — Вали, я сказал! Проспись.
Смачный пинок придал Толянычу дополнительное ускорение, и он побежал, мотаясь из стороны в сторону и на всякий случай поскуливая, как побитый пес. Менты заржали вслед.
«Фу, кажись, обошлось… Ну, блин, непруха — живого места уже не осталось! Интересно, а что бы я делал без штанов?»
* * *Зажимая кровоточащий бок, Толяныч бормотал себе под нос: «Ах суки, сволочи, сучьи суки» и так до бесконечности до самой Москвы-реки. К боли он постепенно притерпелся, а вот жажда…
На набережной выстроились торговые автоматы. А может в трофейных штанцах хоть пара чипов завалялось? В самом деле, ведь не свои же ему отдали. Толянычу представились хитрющие враги, зашившие в шов засаленных джинсов маячок, либо пропитавшие штанины медленно действующим ядом, и прочая паранойя. Да нет — туфта это все. Наверняка стрясли с кого-нибудь.
Скривившись от боли в разбитых костяшках, на всякий случай Толяныч полез в карман — пусто. А в другом? Ничего. А чего бы ты хотел? Ну с кого можно стрясти одежду в три часа ночи, да еще на нулевке?! Об этом лучше даже не думать. Ладно, дареным штанам в карманы не смотрят. Да, не везет, так не везет. Вот гады, войны эти долбанные! Честь, честь… А сами бросили без копейки посреди столицы на съедение этим сукам. А ведь еще через весь город чапать! Кроссовки велики, курить нечего.
Толяныч свесился через перила и с тоской посмотрел на черную масляную воду далеко внизу — сколько воды изгадили, сволочи. Тут ему стало совсем кисло, хоть и вправду сигай с набережной. А это кстати идея — хоть попить вдоволь напоследок… Или до фонтанов потерпеть?
* * *До Репинского парка Толяныч добрался довольно быстро, благополучно миновав еще один пост на Каменном мосту, и сразу же, на ходу срывая джинсы, не забывая шипеть и материться, плюхнулся в фонтан — холодная!!! Ух, хорошо! Тело тут же онемело, и боль потихоньку отпускала, словно он окунулся в новокаин. Минуты две Толяныч блаженствовал, хотя каждая ссадина на теле горела огнем, но это же совсем другое дело: Жив! Жив!!! Вода!
Имитаторы дневного света еще не работали, а козырек над VIP-галереями не давал солнцу толком заглянуть в парк. Но косые, многократно отраженные от зеркальных высоток Балчуга и Якиманки солнечные лучи все же задевали парковые кудрявые липы, и сквозь их кроны, как сквозь дуршлаг, нет-нет да лезли ярко оранжевые макароны. Толяныч встал — вода доходила до середины бедер — подставил руки под струю падающей воды, набирал полные пригоршни и плескал себе на лицо. Ему казалось, что это первое омовение в его жизни и что внутри сейчас размокает, размягчается, отваливается пластами какая-то мерзкая короста…
