Оксана Ветловская - Имперский маг
— Поехали отсюда, Йохан…
* * *Уже к вечеру Штернберг приказал подчинённым все силы бросить на поиски бывшего главы отдела: Мёльдерс скрылся в тот же день вместе с несколькими своими преданными учениками, работавшими в подотделе чёрной магии. Их прощальным подарком мюнхенскому институту стал свирепый пожар, уничтоживший документацию чернокнижников — ту, что они не посчитали нужным взять с собой. Несколько позже Штернберг узнал, что они выкрали все бумаги по «Чёрному вихрю» из штаба Каммлера и взорвали лабораторию, где создавались образцы дьявольского оружия (вскоре Каммлер возродил проект, переименовав его в «Колокол», но без напарника работа шла трудно). Уходя, Мёльдерс очень громко хлопнул дверью.
В Вайшенфельде прошло первое общее совещание оккультного отдела, которое возглавил Штернберг. Он всё ещё находился в этом городке, вычислял с группой ясновидящих убежище Мёльдерса, когда нагрянуло известие о покушении на жизнь фюрера. В ставке Гитлера прогремел взрыв, несколько человек погибли, но фюрер уцелел. Кто-то считал это чудом, кто-то — проклятием. Казни заговорщиков начались в тот же день, и одним из первых был расстрелян граф Штауффенберг, о котором Штернберг недавно умолчал в беседе с Гиммлером. По его сожалению о том, что замысел искалеченного полковника провалился, змеистой трещиной проползла досада на то, что он в своё время не назвал рейхсфюреру имени однорукого штабиста.
После полуночи он с несколькими подчинёнными сидел у радиоприёмника и слушал обращение фюрера к немцам. «Круг узурпаторов очень узок и не имеет ничего общего с духом германского народа… Мы сведём с ними счёты так, как это свойственно нам, национал-социалистам…» Эти слова долго потом звучали в сознании, словно припев: «Мы сведём счёты… сведём счёты…» Штернберг думал не столько о Ройтере, которому наверняка грозили проверки гестапо, сколько о Мёльдерсе, прятавшемся где-то в горах Гарц. О доносе на столе Гиммлера. И о Дане.
К утру, после лихорадочных сомнений, Штернберг принял решение. В сущности, всё было очень просто — и невероятно трудно. Следовало заставить себя поднести драгоценную клетку к открытому окну и распахнуть её. У Мёльдерса и ему подобных никогда не хватило бы воображения уразуметь, что такое можно проделать нарочно.
Штахельберг
28 июля 1944 года
Вечером Штернберг вышел за ворота школы, у него не было больше сил находиться среди каменных стен. Он брёл наугад, нисколько не интересуясь тем, куда несут ноги. Так он забрёл в густой ельник у подножия бывшего монастыря. Седая тишина запуталась в ветвях, сухих и безжизненных с исподу, укрывших сумраком мшистую землю. Ноги утопали в потусторонней ласковой мягкости присыпанного ржавой хвоёй тёмно-зелёного ковра. Мох полностью поглотил возвышавшиеся тут и там большие камни, смягчил их очертания, и они казались исполинскими алтарями в храме забвения. Вечер затягивал невидимое небо пыльной ветошью. Не было слышно птиц. Лес был чёрен и пуст.
Штернберг опустился на землю возле неглубокого оврага, кишащего паутинными ветвями поднимавшихся со дна тонких хилых елей, и лёг, уткнувшись горячим лбом в холодный мох. Фуражка скатилась в овраг. Тишина звенела в ушах. Он долго, долго не мог решиться.
Наконец, он выпрямился, достал из кармана берёзовый амулет с руной «Хагалац», переправленной на «Альгиц». Эту магическую вещицу, гарантию преданности его драгоценной ученицы, он однажды отдал Дане, чтобы она сама уничтожила то, что имело над ней власть, но девушка и не думала расправляться со злосчастным амулетом, постоянно носила его в кармане форменной рубашки, на счастье, как она говорила. Штернбергу пришлось попросту стянуть у неё опасный предмет.
Это был последний раз, когда он приехал в школу «Цет». Он принял решение оставить преподавание. Вероятно, он смог бы набрать новую партию заключённых и дать им шанс на достойное будущее, а своему государству предоставить ещё не один десяток специалистов редкого профиля, но под тенью той стены хаоса, что замыкалась вокруг страны, всё стремительно теряло смысл. Штернберг вконец запутался: он знал, чему должен служить, более того, знал, как именно смог бы послужить, — уже почти два месяца в сейфе его лаборатории в Вайшенфельде хранился один сумасшедший проект, итог двухлетних исследований Зонненштайна, который он всё никак не решался представитьрейхсфюреру, — но уже давно не был уверен, хочет ли и может ли служить дальше хоть чему-то. Его мутило от собственной раздвоенности. Его сознание самому ему напоминало концлагерь, где сомнения толклись за колючей проволокой, охраняемые бдительными принципами. Он был твёрдо уверен лишь в одном — в правильности того, что намеревался сделать. И каким бы холодом ни веяло от этого с таким трудом давшегося горького решения, какую бы промозглую тьму одиночества ни призывало бы оно на душу, какой бы болью ни отзывалось в сердце — он не имел права отступить.
Штернберг привёз для Даны швейцарский паспорт, надеясь обрадовать её этим подарком. Но она, отвернувшись, глухо сказала: «Я никуда не поеду без вас» — и отчаянно, безнадёжно расплакалась. Он не знал, что делать. Он сам приковал к себе свою узницу и ученицу незримой цепью, глубоко вонзив в её сознание стальные лезвия заклятия: «Для тебя нет никого дороже меня. Я — твой хозяин». Штернберг в растерянности стоял перед ней и твердил про себя, что должен, просто обязан её убедить — но как?
И вот тогда с его языка почти невольно сорвалось то, что он запретил себе произносить, — но в луче света, прорезавшем сумрак его сознания, лежала руна «Одаль», и, будто заворожённый этим знаком, он назвал швейцарский адрес — то место, куда надеялся вернуться во что бы то ни стало.
Они гуляли по монастырскому саду, Штернберг экзаменовал Дану насчёт её новой, вымышленной биографии и, конечно, в тени яблоневых деревьев не мог не позволить себе недостойных наставника маленьких вольностей — в очередной раз склонившись к нежной шейке своей ученицы, прикрытой незнакомыми, обелокуренными локонами, — он запустил длинные пальцы в её карман и вытащил рунический амулет. Она ничего не заметила, однако на следующее утро, перед самым отъездом, — Франц должен был перевезти её через швейцарскую границу — попросила Штернберга вернуть «талисман». Штернберг только молча покачал головой. Дана не настаивала, но заметно огорчилась.
Теперь амулет лежал у Штернберга в ладони. Уничтожив его, Штернберг мог хотя бы частично освободить девушку из-под своей силой добытой власти. Но сделай он это — покажется ли ей, располагающей документами, толстой пачкой швейцарских франков и полной свободой — покажется ли ей необходимым разыскивать заветный адрес? Увидит ли он её ещё когда-нибудь?
