Энн Бишоп - Дочь крови
— Посмотри-ка вниз, Графф. Смотри вниз. Ты видишь это?
Женщина только всхлипнула.
— Если ты не вспомнишь то, что я сейчас сказала, то будешь любоваться этим… вечно. Тебе все ясно?
— Мне все ясно, — прошептала Графф, по подбородку которой потекла струйка слюны.
— Ты свободна, Графф. Возвращайся в свою комнату.
Услышав, как дальше по коридору закрылась дверь, Деймон за руку подвел кухарку к креслу и осторожно усадил ее. Джанелль не сказала больше ни единого слова, только посмотрела на них с болью и печалью в глазах, а затем направилась в свою комнату. Вильгельмина от страха обмочилась. Деймон привел ее в порядок, вытер пол, отнес поднос с сэндвичами на кухню и налил поварихе щедрую порцию бренди.
— Странная она девочка, — задумчиво произнесла та после второго стаканчика, — но все-таки в ней больше хорошего, чем плохого.
Деймон давал спокойные, сдержанные ответы, позволив женщине самой объяснить то, что она почувствовала в этой комнате. Вильгельмина тоже невольно исказила происшедшее, чтобы можно было принять эти события без ужаса и сомнений. Только он, сидя в своей комнате и глядя в пустоту, не желал расставаться с этим страхом и благоговением. Только он по достоинству оценил пугающую красоту и возможность прикасаться к ней, не сдерживая себя. Только он ощущал острое как нож желание.
2. ТеррилльДеймон сидел на краю постели, а на его губах играла ухмылка, полная боли. Даже несмотря на заклинания сохранности, цвета на картине начинали блекнуть и она обтрепалась по углам. И все же ничто не могло стереть легкую улыбку и опасный блеск в глазах Люцивара. Это был единственный портрет, который имелся у Деймона, сделанный много веков назад, когда его брат еще обладал аурой надежды, свойственной юности, до того, как служба при различных дворах превратила красивое, молодое лицо в подобие гор Аскави, которые он так любил. Оно приобрело жесткость, а тени, залегшие в уголках глаз, не рассеивались даже при ярком солнечном свете.
В дверь тихо, застенчиво постучали, и в комнату тихонько скользнула Джанелль.
— Привет, — произнесла она, очевидно не зная, как ее встретят.
Деймон обнял Джанелль за талию, когда она подошла поближе. Девочка положила руки ему на плечи и крепко прижалась к нему. Под глазами залегли синяки, и она мелко дрожала.
Деймон нахмурился:
— Тебе холодно? — Когда Джанелль покачала головой, он прижал ее покрепче к себе, зная, что внешнее тепло не в силах растопить внутренний холод. Однако после того, как они какое-то время простояли обнявшись, дрожь прошла.
Деймон не раз задумывался, рассказала ли она Сэйтану об инциденте в музыкальной комнате. Взглянув на нее сейчас, он узнал ответ. Джанелль ничего не говорила Жрецу. Она не отправлялась на свои прогулки уже три дня, а вместо этого сидела запершись в своем горе и одиночестве, гадая, есть ли хоть одно живое существо, которое не испытывает страха перед ней. Он пришел к Черному цвету совсем молодым человеком, но уже зрелым и готовым к этому, и все же ему стало не по себе, стоило оказаться так глубоко во Тьме. А для девочки, которая не знала ничего другого, которая шла странными, одинокими путями со своей первой сознательной мысли и при этом тянулась к людям, подавляя то, что составляло всю ее сущность… но она не могла преуспеть в этом. Иллюзия всегда будет разбиваться вдребезги, столкнувшись с первым же брошенным вызовом, открывая то, что лежит под маской.
Деймон напряженно рассматривал личико девочки, которая не менее пристально изучала фотографию, по-прежнему покоившуюся в его руке. Он со свистом втянул воздух, когда ему открылась простая истина. Он лишь носил Черный. Джанелль же была самой Чернотой. Однако в ее случае это означало не только темную, необузданную силу, а еще и смех, озорство, сочувствие, целительство… и снежки.
Деймон поцеловал ее в макушку и посмотрел на картину:
— Вы бы с ним отлично поладили. Он всегда с готовностью влипал в неприятности.
За это замечание Деймон был вознагражден тенью улыбки.
Джанелль снова взглянула на портрет:
— Теперь он больше похож на то, что он есть. — Ее глаза сузились, и неожиданно девочка обвиняюще посмотрела на Деймона. — Подожди-ка. Ты же сказал, что он был твоим братом…
— Был. — И есть. И всегда будет.
— Но он же эйрианец!
— У нас были разные матери.
Ее глаза приобрели странное выражение.
— Но один отец.
Он наблюдал за тем, как Джанелль так и этак мысленно складывает вместе кусочки мозаики, и уловил мгновение, когда они все стали на места.
— Это многое объясняет, — пробормотала она, взъерошив светлые кудряшки. — Но он еще не умер, знаешь ли. Эбеново-серый по-прежнему в Террилле.
Деймон моргнул.
— Как… — начал было он. — Откуда ты знаешь?
— Я посмотрела. Не бойся, я никуда не ходила, — торопливо добавила Джанелль. — Я не нарушила свое слово.
— Но тогда откуда… — Деймон покачал головой. — Забудь, что я спросил.
— Это не похоже на попытки пробиться через Опалы или Красный с расстояния, чтобы отыскать конкретного человека. — В ее глазах снова появилось отсутствующее выражение. — Деймон, единственный человек, кроме Люцивара, который носит Эбеново-серый, — это Андульвар, а он уже давным-давно не живет в Террилле. Кто еще это мог быть?
Деймон вздохнул. Он ничего не понял, но почувствовал облегчение от осознания этого простого факта.
— Как ты думаешь, можно сделать копию этой картины? — спросила девочка.
— Зачем?
Джанелль одарила его взглядом, который заставил Деймона вздрогнуть.
— Конечно.
— И получить твой портрет?
— К сожалению, его у меня нет.
— Мы могли бы сделать его.
— Но зачем… не важно. На это есть причины?
— Разумеется.
— Я полагаю, ты не скажешь мне, в чем они заключаются?
Джанелль подняла одну бровь. Она так живо скопировала его излюбленный жест, что Деймон с трудом подавил смешок. «Так мне и надо», — подумал он.
— Ну, как хочешь, — произнес он, с сожалением покачав головой.
— Скоро?
— Да, моя Леди, скоро.
Джанелль отошла было, но тут же вернулась, легонько чмокнула его в щеку и ушла.
Подняв бровь, Деймон покосился на закрытую дверь, а затем перевел взгляд на портрет.
— Какой же ты идиот, Заноза, — с любовью протянул он. — Да, Люцивар, ты бы здорово здесь повеселился.
3. АдСэйтан откинулся на спинку кресла, сцепив пальцы перед собой.
— Зачем?
— Потому что мне бы очень хотелось его иметь.
— Да, ты это уже говорила. Почему?
