Энн Райс - Меррик
– Ничего из этого не выйдет, – отрезал Лестат. – Помяните мои слова.
– А как насчет остальных вампиров? – тихо поинтересовалась Меррик, глядя на него. – Что скажут ваши старейшие, когда узнают, что здесь случилось? Романы в ярких обложках, фильмы о вампирах, мрачная музыка – все это оставляет людей равнодушными. Наоборот, нам на руку весь этот антураж. Но то, что мы совершили сейчас, возмутило Таламаску. Орден объявляет войну не только нам – он объявляет войну всему нашему племени. Понимаете?
Лестат был одновременно и огорошен, и взбешен. Я буквально чувствовал, как шевелится в его мозгу серое вещество. В конце концов на его лице появилось зловещее выражение, которое мне не раз приходилось видеть в прошлом.
– Конечно, если я пойду к ним, – сказала Меррик, – если отдам себя в их руки...
– Немыслимо! – воскликнул Луи. – Даже они должны это понимать.
– Это самое худшее, что ты можешь сделать, – вмешался я.
– Отдаться в их руки? – язвительно переспросил Лестат. – В нынешнюю эру высоких технологий, когда в лаборатории они смогут воспроизвести твои клетки? Нет. Немыслимо. Хорошее слово, Луи.
– Я не хочу попасть в их руки, – сказала Меррик. – Я не хочу оказаться в окружении тех, кто живет той жизнью, от которой я отказалась навсегда. Это никогда не входило в мои планы.
– Тебе это не грозит, – успокоил ее Луи. – Ты будешь с нами, а мы отсюда немедленно уедем. Но сначала подготовимся как следует и уничтожим любые улики, которые могли бы им помочь в замыслах против наших соплеменников.
– Старое поколение поймет, почему я не пошла в Таламаску, когда их покой и уединение нарушат агенты ордена? – поинтересовалась Меррик. – Вы сознаете, куда все это приведет?
– Ты нас недооцениваешь, – спокойно ответил я. – Но, думаю, мы проводим нашу последнюю ночь в этой квартире, а потому я говорю «прощай» всем этим вещам, которые дарили нам покой. И вам бы следовало попрощаться.
Все посмотрели на Лестата, на его напряженное злое лицо.
– Ты же понимаешь, – обратился он прямо ко мне, – что я могу легко стереть с лица земли тех самых служителей, которые за нами наблюдали, а теперь еще и угрожают.
Меррик сразу запротестовала, и я присоединился к ней. Поначалу наш протест выразился в основном в жестах отчаяния, но потом я взмолился, почти скороговоркой:
– Не делай этого, Лестат. Давай уйдем отсюда. Давай убьем их веру, а не их самих. Как маленькая отступающая армия, мы сожжем все, что могло бы стать их трофеями. Мне невыносима мысль о том, чтобы пойти против Таламаски. Я не способен на это. Больше мне сказать нечего.
Меррик хранила молчание и лишь кивала.
– Тогда ладно, – с мстительной решимостью заявил Лестат. – Я подчиняюсь, потому что люблю вас. Мы уйдем. Покинем дом, который служил мне столько лет; покинем город, который все любим; мы оставим все это и найдем пристанище, где никто не сможет вычислить нас в толпе. Мы так и поступим, но говорю сразу, что мне это не нравится. Отныне я считаю, что служители ордена, написавшие эти письма, утратили право на неприкосновенность, если когда-то вообще им обладали.
Все было решено.
Мы взялись за работу, действуя быстро, молча и тщательно, чтобы не осталось ни капли крови, которая могла бы заинтересовать Таламаску.
Вскоре квартира сияла чистотой, лишившись всего, что можно было бы считать уликой, а затем мы, все четверо, перешли в дом Меррик и провели там такую же тщательную уборку, сожгли белое шелковое платье, оставшееся после того ужасного сеанса, и разрушили оба алтаря.
Затем мне пришлось посетить свой старый кабинет в приюте Святой Елизаветы и с величайшим сожалением предать огню многочисленные дневники и научные заметки.
Работа оказалась утомительной и угнетающей. Но ее нужно было сделать.
Таким образом, на следующую ночь мы покинули Новый Орлеан. Задолго до утра трое – Луи, Меррик и Лестат – первыми отправились в путь.
Я немного задержался за письменным столом в задней гостиной, чтобы написать письмо тем, кому когда-то безгранично доверял и к кому питал нежную любовь.
Я писал собственноручно, чтобы они сразу поняли, что послание имеет для меня особую важность, и отнеслись к нему соответственно.
"Моим дорогим старшинам, кто бы вы ни были.
Вы неразумно поступили, послав нам такие язвительные и агрессивные письма. Боюсь, что однажды ночью вам придется – некоторым из вас – дорого заплатить за содеянное.
Пожалуйста, поймите, что это отнюдь не вызов. Я уезжаю, и к тому времени, когда вы получите это письмо, буду уже вне пределов вашей досягаемости.
Но знайте: ваши угрозы задели гордость сильнейшего из нас – того, кто до недавнего времени не считал вас объектом своих интересов.
Из-за своих угроз и неудачных формулировок вы лишились защитного покрова, которым были окутаны до сих пор. И отныне стали такой же добычей для тех, кого решили напугать, как любой другой смертный, будь то мужчина или женщина.
Более того, вы совершили еще одну чудовищную ошибку, и я советую вам хорошенько подумать, прежде чем планировать следующий шаг, имеющий отношение к нашим общим тайнам.
Вы стали интересным соперником для того, кто любит сложные задачи, и мне придется употребить все свое влияние, чтобы защитить вас – по отдельности или всех вместе – от ненасытной жажды, которую вы в нем так неосторожно пробудили".
Я внимательно прочитал написанное и уже собирался поставить подпись, как вдруг холодная рука Лестата крепко сжала мое плечо.
Он повторил слова «интересным соперником» и хитро рассмеялся.
– Не причиняй им вреда, прошу тебя, – прошептал я.
– Пошли, Дэвид, – уверенно произнес он, – нам пора уходить. Пошли. Напомни мне, чтобы я рассказал о своих неземных скитаниях и еще о многом другом.
Я склонился над листом, тщательно выводя подпись, и тут осознал, что за свою жизнь мне пришлось подписать для Таламаски бесчисленное количество документов, и вот теперь я вновь ставлю подпись под документом, который тоже останется в архивах ордена.
– Ладно, дружище, я готов, – сказал я. – Но дай мне слово.
Мы прошли по длинному коридору в заднюю половину дома. Его тяжелая рука по-прежнему лежала у меня на плече. От одежды и волос Лестата пахло свежестью.
– Нам предстоит написать о многом, – заговорил он. – Ты ведь не станешь удерживать нас от этого, правда? И в своем новом убежище мы сможем излить свои признания на бумагу.
– Да, – ответил я, – сможем. Никто не лишит нас права писать, Лестат. Надеюсь, этого достаточно.
