Александр Бушков - Сибирская жуть
– Вот вы говорите, что это бабушкина усадьба… А тогда я у вас спрошу: не знаете, что это за странный выход к обрыву?
– Это не выход… Это схорон.
– Схорон?!
– А что вы удивляетесь?! Схорон. Там кулак один прятался… – и пожилой внук назвал имя и фамилию. Я их приводить не буду, потому что потомки этого человека вполне могут и сейчас жить в Красноярске, а они не просили меня рассказывать их семейную историю. Назовем его… ну, скажем, Федоров.
– От кого ж он прятался, не знаете?
– От кого, от кого… Сами не знаете? От властей. Раскулачили его в тридцать четвертом, выслали в Енисейск. Он по дороге сбежал; жену с сыном устроил на руднике… не помню, на каком. А сам вернулся и сидел у бабушки.
– А почему именно у бабушки? У него же дом свой был, я думаю.
– Дом! В его доме давно Иванов жил, председатель бедноты. Даже говорили, будто Иванов донес. А это вранье, на него брат донес.
– Брат?!
– Ну. Не поделили они поля… Вы где поля раньше были, знаете?
Я хорошо это знаю. От Береговой Подъемной до Пакуля, километров 12, идет сплошной березняк, выросший на месте полей. Только отдельные редкие сосны возвышаются среди осин и берез – эти сосны раньше были межевыми, разделяли поля разных владельцев.
– Ну вот. А брату-то и ничего, потому что сам кулак. А дом Иванову отдали, председателю бедноты.
– Председатель комитета бедноты?
– Ну да… Комитета. В общем, бедноты, потому что Федоров-то его эксплуатировал, так пусть он теперь его дом получит. А бабушка – Федорову… дай-ка посчитаю… получается, тетка она ему была… четвероюродная.
– Значит, он и вам родственник…
– И он родственник, и полдеревни родственники. У бабушки муж георгиевский кавалер был и у властей на подозрении. Потому он у нее и поселился.
– Так Федоров в схороне и сидел? Какой смысл сидеть в схороне и ничего не делать?
– Не так и ничего… Опера Данилова кто застрелил? Он. Кто возле Мурты милицию пострелял? Тоже он. А вы говорите, «ничего»…
– Выходит, воевал Федоров?
– Воевал, только зачем все это? Год просидел, свету не видел, потом все равно донес кто-то.
– Кто донес, не знаете?
– Чего не знаю, того не знаю. А донесли, и органы из города приехали.
– Органы?
– Ну, КГБ тогдашнее, тогда по-другому называлось.
– НКВД?
– Во-во, НКВД. Федоров-то уходить – и в свой схорон. А они и про схорон уже знали. В деревне же не утаишь – кто у моей бабушки живет, куда сбегает прятаться, если приходят. Так что знали они все, знали… А он, Федоров, может быть, и все равно ушел бы. Он давно ход в обрыв прокопал. Дом-то видите где?
– Конечно, вижу, метров десять от обрыва.
– Во-во… А Федоров-то и прокопал ход. Те… Чекисты, в смысле, те заслоны ломают в схорон. А он уже бежит через свой ход. Может быть, и ушел бы, но увидели и кричат – мол, вот он, вот он!
– Да кто же его выдал-то?! Что за скотина?!
– Ну кто… Гурьев кричал, Тимофей (это имя я тоже придумал, но главное – мой собеседник отлично знал, кто именно выдал Федорова гэбульникам). Те, само собой, наружу. Федоров бежит, к реке бежит, а они из наганов – и никак попасть не могут, далеко. Один только у них с винтовкой был, местный, он Федорова положил.
– Что, тоже родственник?
– Тоже… Дайте-ка я посчитаю… Получается, брат он Федорову был… троюродный. Он как выбежал, Сидоров (фамилия придумана), сразу на колено, у него и значок был «ворошиловский стрелок»; и ка-ак выпалит! С первого раза положил! Наповал!
– Небось еще награду получил.
– А как же! Перед войной в гору пошел. На фронте не убили бы, он, может, и генералом стал бы!
Хочу сказать, что палачи, как показывает весь опыт истории, очень плохие солдаты. На фронте ведь стрелять надо не в спину и не в беспомощных беглецов; так что трудно сказать, как там получалось на фронте, но, конечно же, прикусываю язык. Не могу сразу определить, что больше поражает меня – эта давняя кровавая история, чудовищные нравы или интонация собеседника. Он вовсе никого не осуждает, не оценивает. О предательстве, доносе и убийстве рассказывает, как мог бы говорить об обеде или, скажем, о покосе. Мир так устроен, и все. Такой не будет ненавидеть, сердиться, но прикажут или просто окажется выгодно – он и сам убьет, просто потому, что так мир устроен, и нечего тут умничать, выдумывать.
– В общем, родственная история получается. И жил беглый у родственницы, и убил его родственник. Интересно, а выдал-то родственник?
– Точно не знаю… А говорят, что выдал… В общем, получается, что тоже брат.
– А вы говорили, сын у него был, у Федорова… С ним что случилось, не знаете?
– Почему не знаю? Знаю. В Красноярске сын живет, только фамилия другая, по матери. У него самого внуки есть. И тут бывал не раз, у бабушки в усадьбе жил.
– Как бы его найти, не подскажете?
Внук в сомнении жует губами.
– Да что ж говорить… Вам зачем? Вы нам кто? Приехали, уехали. Вон даже копаете который день, всю усадьбу бабушки разворотили, а даже бутылку не поставили…
– Спасибо вам за рассказ. А бабушка-то до какого времени тут жила? Она и померла в этом доме?
– Нет, бабушка в Комарово померла… Сын у нее там жил. Она к нему уехала… Дай Бог памяти… Лет двадцать как тому назад. И сразу померла, года не прошло.
Еще раз благодарю собеседника. А сам подхожу к обрыву, осеняю себя крестным знамением и кланяюсь в пойму; туда, где упал свободный русский человек, невинно убиенный коммунистами. Царствие небесное тебе, жертва «родственной истории».
Глава 19
ИСТОРИЯ НА КЛАДБИЩЕ 1995 г.
И – полная тишина, изредка нарушавшаяся странными звуками, в которые не хотелось вслушиваться, не говоря уже о том, чтобы попытаться их опознать.
А. БУШКОВЭто было в одном из самых хороших, самых светлых мест, которые я знаю в Сибири, – в селе Юксеево. Место и впрямь потрясающее – огромное село, протянувшееся вдоль реки. Крутые откосы Енисея, на них домики села, много больших низких островов, а на правом берегу – высокие горы Восточной Сибири.
Село красивое, интересное, а въезжаешь в него через огромный Юксеевский бор. Бор этот заповедный, его не рубили никогда, и в бору много сосен чуть не в два обхвата толщиной. Изобилие рыжиков в этом бору не поддается описанию, а на берегу Енисея почему-то именно в Юксеево стоят ивы, которых я нигде больше в Сибири не видел, – высотой метров 20, и тоже в полтора обхвата.
В Юксеевском лесничестве много лет стоял стационар Института леса Академии наук. Пока на нем работал мой близкий друг, место было для меня открытым, и не один день, даже не одну неделю провел я в этом замечательном месте.
В Юксеево всегда почему-то снились необычные сны. Почему? Я не берусь объяснить. Но всякий раз и все люди, жившие в Юксеево, рассказывали о необычных, очень ярких и, очень может быть, вещих снах. Я слишком плохо разбираюсь в этом, чтобы утверждать, вещие ли были сны (очень может быть, я просто не умею эти сны правильно понимать). Но, во всяком случае, яркие цветные сны здесь снились даже тем, кому не снились никогда и нигде, это точно.
