Игорь Каплонский - Ангелы Монмартра
– Мне трудно осознать, что происходящее – реальность. Недавно меня лечили от безумия. Может, я придумал тебя, Мима, Санжарова?
– Постарайся поверить, и как можно скорее, – говорящий фонарик Кристеллы начал растворяться в воздухе. – Иначе мир не спасут никакие чудеса.
– Я продолжу! – поклялся себе художник. – И будь что будет!
– Пусть тебе сопутствует успех! Помни, что рассказал недавний гость из замка Мальроме…
* * *Анж вышел в прихожую. Взглянув на часы, он удивился: уже перевалило далеко за полдень. Дежан отыскал в гардеробе зимние ботинки, теплое пальто и шарф. Быстро оделся и вышел на прогулку.
Париж встретил его тишиной. Художник грустно улыбнулся и зашагал по чуть подтаявшему, задорно скрипнувшему под каблуками снегу. Людей было мало. В основном ему встречались военные. Многие из них в шинелях непривычного покроя, желтых, с зеленоватым оттенком. Говор этих солдат был текуч и невнятен. Художник прислушался: англичане. Больше всего их оказалось у Восточного и Северного вокзалов.
Интересно, что сейчас происходит на фронте?
Дежан отстал от жизни. Купить бы газету, да только куда-то подевались разносчики. Тем лучше. От хроники только расстройство: столько-то убитых, столько-то раненых, враг перешел в наступление, армии Антанты – в контрнаступление… Скоро напечатают рождественское поздравление президента Пуанкаре. А с чем поздравлять? Единственная радость солдатам – дополнительные пайки. Вынужденный аскетизм героев-защитников.
И я бы мог быть среди них. И Светлана…
Непрошеная нежность закралась в сердце. Анж вздохнул. Любовь… Самые прекрасные слова могут сделаться страшными. Вот так и с нею, бессмысленной любовью, само понятие которой кажется вывернутым наизнанку. Продолжать упорную работу над портретом – зачем? Неужели он боится угроз мистического неврастеника Санжарова? Вздор! Надежда? Нет. Просто нужно что-то доказать самому себе.
Ладно, хватит об этом.
Любовь творит чудеса… Неправда. Вот злоба, сумасшествие способны сотворить чудо, каким бы мерзким оно ни показалось. А любовь – это открытость, незащищенность душ. Значит, слабость, бессилие. Какие уж тут чудеса.
А исцеление Тулуз-Лотрека? Спроси себя, художник, если не догадался узнать у таинственного гостя, почему его отец пошел на добровольную жертву? Точно не из злобы, алчности или гордыни. Любовь отца к сыну – вот истинное чувство! Оно сделало невозможное.
И что же они увидели в глазах друг друга?..
Неужели всё не зря, и нужно только поверить…
Поверить в то, что если он не справится, если сломается, рухнувший мир в первую очередь похоронит под обломками любовь. Только бы не надорваться от чудовищной ноши. Ведь именно он, Андрей Державин, в эти минуты держит на своих плечах всю Вселенную – и небо, по которому сейчас во весь опор мчится рыжий всадник с огненным мечом, и трон с неведомым Мириилом, и фургончик Кристеллы. До чего же вы, ангелы, демоны, духи, зависите от людей!
На его плечах вся земля с океанами и материками. Земля, на которой микроскопической точкой обозначена могила неизвестной цирковой акробатки. Образ Светланы в эту минуту – ключ к спасению мира. Только ради нее всё сущее достойно спасения.
Спектакль окончен. Теперь его, Анжа, самого главного актера Вселенной, вызывают на бис. Иначе зрители обидятся, покинут зал. И унесут с собой всё самое лучшее, что было в театре. Тогда сын уже ничего не найдет в глазах отца…
* * *…Чью улыбку видел Адам в первое и последнее мгновения своего бытия?..
* * *Художник добирался домой почти бегом.
Редкие прохожие шарахались в стороны от безумца, который норовил заглянуть в глаза каждому встречному. Человек спешил. У него оставалось чуть больше суток; он помнил, что где-то во тьме среди неведомых миров всё еще качается трапеция. И что ее движение неумолимо замедляется…
* * *…Дежан схватил карандаш и подбежал к висевшему на стене круглому зеркалу. Смочив слюной стержень, провел снизу и сверху зеркала две полукруглые линии. Получился стилизованный глаз со зрачком, в котором художник видел свое отражение.
Анж вернулся к портрету и снова вгляделся в лицо девушки. Затем заточил карандаш до остроты иглы и вынул из стопки картон. Впервые в жизни ему предстояло выполнять ювелирную работу.
Подумав, он снял зеркало с крюка и поставил на стул напротив.
* * *Рисовать автопортрет оказалось сложно. Сначала Дежан сделал эскиз, который показался ему не слишком удачным: да, знакомые черты, но очень уж схематичные. Сделал еще один набросок в фас. Поработал акварелью. Стало немного лучше, живее. После этого на другом листе изобразил свое лицо вдвое меньшим, сохранив лишь основные черты, но так, чтобы не нарушились пропорции.
На следующем листе – еще меньше.
Затем – еще…
Светлану он рисовал такой, какая она была в жизни. Один к одному, прекрасный ростовой портрет. Но как же теперь вписать маслом самые миниатюрные детали? Он взял тонкую кисть и беспощадно выщипал почти всю щетину, оставив лишь несколько волосков. Надо хорошо разбавлять масло, чтобы эти волоски удержали на себе ничтожно маленькую капельку краски. Ни в коем случае не следует забывать о прозрачности и едва уловимых оттенках, почти невидимых невооруженному глазу. Это дело для мастера медальонных портретов…
Анж вспомнил, что где-то в его нераспакованном багаже лежит старое увеличительное стекло.
* * *…Грубая работа. Зря испорчена кисть. Несколько оставшихся волосков гнутся в любую сторону, только не в нужную. Может, дело в неуклюжих пальцах? Нет, скорее с непривычки.
Плохо ложится краска. И это на бумаге. А каково будет на рельефной текстуре холста, изначально не предназначенной для тончайшей работы?! Всё не так. И неудобно в одной руке держать кисть, а в другой лупу. После часа работы от напряжения деревенеет шея и устают глаза.
Дежан в сердцах отбросил кисть. Испещренная полусотней мелких масляных пятен-набросков, поверхность картона глядела на Анжа как-то по-детски виновато. Конечно, художник не собирался в точности вырисовывать миниатюрный автопортрет. В глубине души он понимал, что достаточно символа, стилизации. Но и этого еще надо достигнуть.
А что, если попытаться рисовать иглой? Интересная мысль.
Анж отыскал английскую булавку. Окунул острие в белое масло, перенес капельку краски на бумагу, затем бережно размазал пятнышко в виде овала-лица. Рука чуть дрогнула, овал вышел неровным. Художник вытер острие и аккуратно выбрал им лишнее. Получилось довольно сносно. Однако при этом заныли указательный и большой пальцы, которыми он сжимал булавку. Нет, так он лишь зря утомит руку.
