Наталья Турчанинова - Иногда они умирают
Даже сквозь теплые пуховые брюки и куртку я ощущал, как она похудела. Мне в поясницу упирались острые бедра, потерявшие прежнюю упругую мягкость. Ребра, как изогнутые прутья клетки, за которыми часто и тревожно билось ее сердце. Плечи и выпирающие ключицы казались такими же легкими, тонкими, словно птичье крыло. Мускулы рук напрягались дрожащими струнами, словно она опасалась, что я могу выпустить ее.
– Не бойся, – шепнул я. – Я тебя не брошу.
Я поднялся, подхватив Тиссу под колени, и мне показалось, что она стала не тяжелее рюкзака, который я привык носить.
Еще раз взглянул на стену Престола. И стал спускаться.
Снежные пики гор погасли, серые сумерки заклубились вокруг, осторожно протягивая к нам холодные мохнатые лапы. Как будто не было ничего – ни разговора с хранителем на перевале, ни источника душ, который я так долго искал.
Оставались только горы, которые, несмотря на свою суровую ледяную неприступность, всегда давали мне силы для того, чтобы выдержать новое испытание. Я знал, что справлюсь и с этим. Ничего другого не остается. Идти до конца. Как всегда. Неважно сколько. Одну ночь, сутки, двое…
Стремительно надвигающаяся темнота съедала краски и очертания, но пока еще в ней можно было различить дорогу.
Я шел вниз по каменистой тропе медленно и осторожно, помня о том, что при спуске с вершин часто погибает больше альпинистов, чем при подъеме. Ослабевает внимание, быстрее расходуются силы, возникает обманчивое ощущение завершенного дела. И пусть я возвращался не с пика Памари или Матери Всех Богов, этот путь мог стать не менее опасен. Я старался сохранять сосредоточенность и ясность восприятия, переступая через выдающиеся из земли острые куски базальта, держа равновесие на камнях. Некоторые из серых валунов, кажущиеся очень надежными, при попытке сделать на них упор – качались, и мне нельзя было случайно опереться на такой всем весом, чтобы не покатиться вниз вместе с ним.
Ночь становилась все более густой и осязаемой. Звезды, высыпавшие над горным хребтом, засияли разноцветными огнями. Небо дышало холодом и переливалось миллиардами ярких искр. Они сложились в два рукава Млечного Пути – бесконечных, мерцающих небесных ледника, спускающихся с невидимой вершины.
Дорога под ногами утонула в черноте. Одной рукой я достал из внутреннего кармана виндстоппера фонарь. Круг рассеянного белого света заплясал передо мной. Батарея садилась, а запасные остались в моем рюкзаке, похороненном под обломками старого лоджа. Но если я начну экономить энергию в верном «олайте», то в темноте легко оступлюсь и переломаю ноги. Тогда никто из нас не вернется с этой высоты.
С ледника повеяло холодом. Обжигающий воздух пронесся над нами, бесшумный и стремительный, словно птица. Его растрепанные тугие перья задели меня по лицу.
Издалека донесся протяжный вой. Затем прозвучал ближе и громче. К нему присоединился второй заунывный голос, затем третий. И очень скоро по долине вокруг покатились хищные, грозные вопли. Дикие звери, быть может, снежные барсы… или кто-то похожий на них бродил по склону, издали следуя за мной.
За пределами бледнеющего светового круга метались черные тени. Пронзительные звуки то отдалялись, то приближались. Теперь вся долина выла разными голосами. Температура воздуха еще понизилась, становилось все холоднее. Мое дыхание вырывалось облачками пара, которые таяли в темноте. Ноги налились тяжестью, словно подошвы ботинок превратились в чугунные. Я с трудом отрывал их от земли. Один раз мне показалось, что фонарь гаснет, но я тут же понял, что это мое зрение туманится от утомления.
– Я тебя не оставлю, – повторил я.
Я понимал, что подверг Тиссу риску, заразил своей идеей о поиске легендарного места и, возможно, не был прав в этом. Если она вернется с душой, ее жизнь станет гораздо сложнее. Но в то же время ярче, полнее, необычнее, и бесцельность существования, о которой она говорила, исчезнет. Впрочем, даже если все, что мы видели на перевале, лишь фантазия больного воображения – она все равно мне нужна. Любая. С душой или без… И была нужна всегда.
Вой стих. Несколько минут над горами висело глухое молчание, а затем раздался тихий переливчатый женский смех. И этот звук оказался гораздо более жутким, чем хищные вопли. Озноб пробежал по моему позвоночнику. Смех не был похож на человеческий – холодный, зловещий, текущий с ледника.
Мне вспомнились те, кто охотится на путников по ночам.
Остановившись, я выключил фонарь. Шелест одежды, шум моих шагов, тяжелое дыхание стихли. Темнота укрыла нас с Тиссой.
Смех прозвучал вновь чуть ближе, а затем стал удаляться и наконец растворился на отрогах гор. Кто бы это ни был… или что, оно прошло мимо, растаяло в черноте. Я понял, что все это время стоял, сжимая одной рукой запястье Тиссы, другой – ганлин, и флейта из кости обжигала холодом мои пальцы. Фонарь свисал на шнурке, привязанном к моей кисти. Подождав немного, я снова включил его и пошел дальше.
Еще сто метров вниз…
Оставалась лишь одна необходимость – двигаться вперед.
Нельзя останавливаться, иначе потом я не заставлю себя сделать новый шаг. Я подумал о том, что некоторые альпинисты умирали, уже находясь в Кантипуре, отдыхая после подъема на очередной пик. Горы продолжали преследовать их даже издалека. Но ни я, ни Тисса не должны были повторить их судьбы. В этом я был уверен сейчас совершенно четко.
Перешагивая через камни, держа равновесие и не поддаваясь все усиливающейся усталости, я осознал вдруг, что меня больше не тревожит возможность погибнуть от руки бездушного. Это стало абсолютно неважно. Все прежние страхи исчезли. Вместо них я ощутил свободу.
Глухая ночь дула мне в лицо холодом ледников, пыталась мягко разжать мои пальцы, заставить выпустить девушку, которую я крепко прижимал к себе, и утопить ее в темноте. Но я продолжал спускаться.
И только теперь понял до конца, о чем говорил хранитель.
Обычно, в реальном мире, мы все связаны. Опутаны десятками эмоциональных нитей, потому что рядом постоянно находятся люди. А здесь, в горах, остаешься наедине с безмолвным ледяным миром, опасным для человека. Кристально-прекрасным, отрешенным. И связи, которыми ты оплетен, рвутся. В этом одиночестве и прозрачной тишине только ты ответственен за себя. Только ты можешь себя спасти. Только сам. Когда осознание этого становится окончательным и ты принимаешь это правило как справедливое, разумное условие – ты становишься другим. Но каждый должен прийти к этому сам. Без поводыря.
Я не испытывал горечи от того, что источник остался закрыт.
Я знал, что вернусь. Горы не отпускают тех, кто почувствовал на себе их власть, красоту, мощь… Зачем люди идут по этим крутым тропам? Проверить способности своего тела, покорить новую вершину, придать смысл унылой жизни, насладиться величием ледяных пиков. Ощутить вкус опасности… Проявить волю. Или побыть рядом с источником душ, о котором они ничего не знают, но, уловив один раз отголосок его магии, желают прикоснуться к нему вновь.
