Дмитрий Ахметшин - Ева и головы
Эдгар, кажется, ожидал, что гость ещё о чём-то будет просить, но тот только кивнул, приподнял котелок, как будто ставя точку в диалоге, и растворился в листве. Они остались одни.
— Это всё очень кстати, — сказал Эдгар, потирая руки. Глаза его блестели нездоровым блеском. Ева подумала, что это слёзы, но, подойдя ближе, слёз не увидела.
— Что ты будешь делать? Вшивать нити ему в утробу?
— Вшивать нити… то, что мы называем нитями, маленькая речная ракушка, на самом деле подводные течения, которые несут искорку божьего света к различным берегам, то есть к различным человеческим органам. Достань руку, которую мы вырезали из живота мужчины в том городке… как он назывался? Омой её и приготовь. Я пришью её на то же место, а потом проведу к ней нить. Посмотрим, приживётся ли она.
Ева заволновалась.
— Что, если она будет болеть у него в животе?
Эдгар ничего не сказал, и Ева дёрнула костоправа за рукав:
— Что ты думаешь?
— Что думаю? — переспросил Эдгар. — Сейчас особенно некогда думать. Нужно подготовиться. О господи, я как будто бедный путешественник на плоту, утлом судёнышке, который в шторм снесло в невиданные моря, к неизведанным землям, не описанным ни одним путешественником. И здесь аборигены являются ко мне, предлагая принять их Бога, яростного, могущественного, такого, что он может брать своих последователей за шкирки, как кутят, и таскать их с места на место, унося от всякой опасности, опекая их зримо и ревностно, и будто плюя тем самым в лицо богу-Творцу. И я, соблазнённый такой мощью, смею сомневаться. Я говорю — приходи сюда ночью, и я приму твоего Бога…
Он закрыл лицо руками и сидел так, пока Ева ушла прочь, чтобы дать ему побыть с самим собой наедине.
Сейчас было время, чтобы почистить и привести в порядок Мглу, насладиться запахом конского пота и избавить роскошный хвост от многочисленных репьёв. Потом, весь вечер, девочка исполняла наказы воскресшего к жизни цирюльника. Он отправил её собирать траву, только для того, чтобы Ева смотрела, как великан, подпрыгивая, горбясь, как обезьян, и изрыгая непонятные возгласы, разбросал всё это вокруг повозки, между колёсами. После этого отправил её снова, и по властности жеста Ева поняла, что на этот раз нужно дойти туда, где извергается с края земли небесный океан, и успеть вернуться обратно:
— Найди след древнего животного, македонского слона. Там ты найдёшь по-настоящему близкие к сердцу земли травки, даже если они будут чахлыми и невзрачными — срывай с почтительностью, помня о древних царях и понтификах, которые, ввиду своего положения в тёмных и дремучих веках, более ранних, чем те, в которых живём мы, находятся ближе к Христу. Это великая жертва, и она достойна самых больших регалий. Папоротниковый венец, и диадема из шиповника, и смоковницы! О, Господи, всемогущий Творец и повелитель всея земли, не остави без внимания моё богохульство! Накажи, Господи! Если ты меня оставишь, если небо надо мной опустеет — то будет худшее для меня наказательство!..
Таким Ева и оставила великана — причитающим над своими безумными идеями, ползающим на коленях. Ему это нужно — понимала она, — нужно, чтобы голова потом была холодная и не знающая сомнений, а руки не дрожали. В этих каяниях и ритуальных расшибаниях головы о мягкую землю он как будто изливал себя всего, всю горечь и всю сладость, все эмоции, чтобы осталась пустая оболочка с холодными и твёрдыми, как лопасти деревянной машины, руками.
— На этот раз я останусь с тобой, — сделала Ева упреждающий удар, не сомневаясь, что сопротивление будет, и ещё какое сопротивление — судя по холодным, симметричным складкам на лице костоправа, он всё уже для себя решил.
— А когда ты не оставалась? — удивился великан.
Темнота была почти оглушительной. Ева зажгла лампу и сложила на полянке неподалёку небольшой костёр.
— Когда?.. А вот когда ты меня ещё не нашёл. Не согнал, как будто пчелу с завядшего цветка — вот когда! И теперь я только с тобой.
— Конечно, — сказал Эдгар. — Только на порядочном расстоянии. Ты будешь выполнять тысячи разных поручений. Угодных поручений. Нужно будет поддерживать костёр…
— К дьяволу костёр!
Эдгар расстроился.
— Что до дьявола — мы и так все катимся под гору к нему в яму. О девочка, которая ведёт себя иногда как взрослая, а иногда как неразумный детёныш осла, костёр, в который вовремя подбрасывают нужные травы (я никогда не имел дела с прокажёнными и знаю о них только понаслышке), и дым, что он будет выделять, спасёт нас от печальной участи. Ведь болезнь внутри человека, как в клетке, может лишь совать через прутья свои длинные пальцы… а сегодня ночью вырвется, как петух, будет плясать по поляне и искать свежей наживы. Как думаешь, ты сумеешь от него убежать?
Ева замотала головой. Эдгар удовлетворённо кивнул:
— Конечно не сумеешь. Но дым трав сделает для его клюва наше тело каменным и помешает найти тебя на поляне. А значит, для того, чтобы мы опомнились и обратились на путь исправления, бдений, каяний и молитв, — Эдгар противно захихикал, — не останется шансов. Воистину, костёр — то столб дьяволов. И ты останешься его поддерживать.
На этот раз Ева кивнула, по привычке теребя нижнюю губу. Следить за костром, от которого зависят их жизни! Столь важной миссии ей ещё не доверяли.
— Я подслушал рецепт этого дымного сбора у одного схимника, у которого однажды гостил целую неделю. Лечил его больную спину. Нужно брать одну часть лебеды, три части сушёных мятных листьев, две части сосновых иголок. Лепестки ромашек и толчёный степной колюч-цветок, который так любят лошади. Вон же он, у тебя в корзине. Бросать в костёр мерами твоей ладони, и дальше каждый раз, когда дым будет ослабевать.
— А можно, я буду смотреть, как ты работаешь?
— Ты будешь смотреть за костром.
— Так я прям отсюда…
— Отсюда ты, скорее всего, ничего не увидишь, — сказал Эдгар. — Настолько плотным будет дым. Ты сможешь развлекаться, разве что, тем, что ковырять в нём дыры и смотреть, как они зарастают.
С этими словами он отошёл, чтобы облачиться в самые странные одежды, которые Ева видела в своей жизни. Руки спрятались в плотные красивые перчатки, суставы и сгибы которых выполнены из тончайшей кожи — лучшей кожи, которую можно выменять на что-то на базаре. Перчатки эти доходили почти до локтей, где терялись в складках другой странной одежды — холщёвого мешка, который костоправ выпотрошил прямо в повозке и накинул на плечи, проделав дырку для головы. К лицу — вот чудеса из чудес! — привязал плотный кожаный мешочек, сшитый в виде клюва, с огромными ноздрями, ну точь-в-точь как у голубей. Разве что, голуби вряд ли пользовались скальпелем, прорезая эти дыры. Мешочек, судя по торчащим из ноздрей веткам, листьям, смазанным какой-то смолой росткам и мятым сушёным цветам, призван был фильтровать неприятный запах и ограничить доступ заразы ко рту и носу цирюльника. Оставшаяся часть лица была защищена собранным из полосок кожи колпаком, вроде тех, что можно увидеть в некоторых городах на палачах. Открытыми оставались только глаза — они смотрели из неправильной формы отверстий так, будто Эдгар не вполне понимал, как собирается двигаться, работать скальпелем и шить в этой одежде.
