Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам
Вождь надменно скрестил руки:
- Волею Науки мне открылись козни заговорщиц, поддавшихся зловредному прельщению. Обе они завтра предстанут перед судом богини. Вы же идите по жилищам и не тревожьтесь за меня.
- Слава вождю! - выкрикнул кто-то из толпы. - Слава благодетелю!
И люди закричали наперебой:
- Слава! Слава! Долгих зим и крепкого здоровья!
Головня поискал глазами Жара, позвал его:
- Косторез, ты там? Покажись.
Жар торопливо протиснулся вперёд. Судорожно потирая руки, промолвил:
- Я здесь... великий вождь.
Глаза его искательно смотрели из-под колпака.
- Иди за мной, - приказал Головня.
Первое, что увидел Жар, ступив во двор, - это распростёртое на снегу тело Варенихи (седые волосы известково белели в потёмках), и скорбно склонившуюся над мёртвой бабкой Зольницу. Косторез остановился как вкопанный, невольно сделал шаг назад, уперевшись спиной в тын. Зольница подняла на него лицо, усмехнулась из-под ветхого колпака - пятна застывшей крови в темноте чернели как язвы от кожной болезни. Вождь неспешно приближался к ней, поигрывая плетью.
- Слыхала? - самодовольно произнёс он. - Любят меня родичи. Волнуются. Среди ночи из жилищ повылазили. А о тебе всплакнёт ли кто завтра? - Он обернулся к Косторезу. - Знаешь, за что казню её?
Жар молчал, окаменев от страха.
- За предательство и ворожбу, - объяснил Головня. - Порчу на меня вздумала наводить, засранка. Говорят, ты тоже там был, видел, как она колдовала. Правда ли? Я ведь верил тебе, Жар.
- В-великий вождь, - промямлил умелец, трясясь всем телом. - С-случайно...
- Случайно?
- С-случайно заш-шёл... Н-не знал...
- Не знал? А вот мы у неё сейчас спросим. - Он повернул лицо к Зольнице. - Ну что, правду молвит или врёт? Знал он о твоём непотребстве? Отвечай.
Та злобно прищурилась, произнесла будто с удивлением:
- Я-то думала, ты донёс, Жар. Зря грешила, выходит. Прости.
Косторез пошатнулся, вспотев, вцепился в поясные обереги.
- Кл-лянусь... ничего не знал... ничего!
Стоявший чуть поодаль Хворост воскликнул, махнув рукой:
- Да что с ним толковать, великий вождь! Глянь: у него измена на роже нарисована. Прежняя жена в крамоле жила, и приятель его, Сполох, тоже. Случайно, что ли, он за негодяйку эту на твоём совете вступался? Они все повязаны, это уж как пить дать. Позволь, самолично с ним разделаюсь, сволочью такой.
Жар замотал головой, залепетал что-то бессвязное. Страх вымел из головы все мысли, душа забилась куда-то в уголок и вопила от ужаса.
- Обвинения против тебя тяжкие, Жар, - произнёс Головня. - Есть ли что сказать в оправдание?
У Костореза подогнулись ноги. Бухнувшись на колени, он униженно завопил:
- Невиновен я, вождь, невиновен! Это она, мразь, ворожила, а я чист пред тобой. Ходил к Варенихе, чтобы дочь исцелить. Верь мне, Головня! Разве ты не знаешь меня? Мы ведь - родичи с тобой. Одной крови...
Хворост выкрикнул, прерывая его:
- Родством с вождём прикрыться хочешь, кощунник? Не знаешь, разве, что нет для Науки ни Артамонова, ни Рычагова, все равны. Зато каждый видит: Рдяница, Пылан, Сполох, эти две негодяйки - всё твои родичи.
- Да как же... - совсем растерялся Жар. - А вождь... Лучина, хоть ты скажи!
Тот рыпнулся было, поднял глаза, но глянул на вождя и смиренно изрёк:
- Ты, Жар, ответь как на духу: ворожил или нет?
- Да нет же!
Хворост рявкнул:
- Врёшь, пёс! Горивласка призналась, что видела тебя. С какого рожна ей врать?
- Г-горивласка?
- Твоя, Артамоновская порода!
Головня, горько усмехаясь, наблюдал за этим разговором. Потом сказал, подрагивая верхней губой:
- Нет тебе веры, Жар. Юлишь, вертишься... Значит, есть что скрывать. От меня, от твоего вождя. Как же верить тебе? Эх... - И, вздохнув с сожалением, приказал копейщикам: - Отведите его и эту лохматую дрянь к кузницам, пусть там их прикуют. И сторожите хорошенько.
- Вождь! Головня! - возопил Жар, подползая к нему на коленках. - Пощади, помилуй! Это же я, Косторез. За что ты меня? Я в-верен тебе... верен! Клянусь всем святым!
Но Головня отвернулся и, не слушая его, направился в избу. А стражники вывернули Косторезу руки, связали их ремнями и поволокли стенающего умельца к кузницам. Туда же потащили за шиворот и Зольницу. Шалая баба смеялась, суча ногами, пыталась извернуться, укусить стражника за пальцы.
- Все вы прокляты небом! - кричала она. - Все до единого. Отрёкшимся от истины - вечное забвение! Лишь тот свят, кто сохранил веру в сердце. Все сдохнете без славы! И звери придут, чтобы пожрать ваши останки.
А над ней бушевало красками небо, стекая разводами к окоёму, и трепыхались на верхушках коновязей лошадиные гривы, и неслись отовсюду ругань и свист, и люди подбегали к предателям, чтобы пнуть их и плюнуть им в лицо. А стражник, что тащил Зольницу, повторял с ненавистью:
- Добр вождь. Я бы такую заразу, как ты, живьём закопал. Слышишь, падаль?
В ту же ночь бабы в женском жилище придушили Горивласу шкурами. Никто не вступился за неё, не пустил слезу, а поутру, когда о смерти девки донесли вождю, тот лишь пожал плечами: померла, и богиня с ней. Одной больше, одной меньше...
Погребали Горивласу без всяких обрядов, бабы сами выкопали могилу за стойбищем, на еловой опушке, возле корявой, покрытой чёрным мхом, лиственницы. Закидали могилу лапником, сказали заклятье, чтобы призрак погибшей не вздумал им мстить, поплевали через левое плечо. И пошли в становище, откуда неумолчно нёсся раскатистый рёв - община глазела на казнь изменников.
Зольнице отсёк топором голову Пар - младший сынок Хвороста. Отрубил, кичась ловкостью, затем поднял башку за волосы и обнёс, окровавленную, вокруг площадки, показывая каждому.
Старик не мог нарадоваться за отпрыска, приговаривал:
- Какой сынок вырос! Любо-дорого смотреть!
Головня стоял, широко расставив ноги, и медленно скользил взглядом по лицам собравшихся, время от времени теребя кожаный чехольчик на груди с указательным пальцем Искры. Уже сказав всё, что хотел, он теперь отдыхал, впитывая восторг и страх человеческий. Никогда ещё не собиралось в одном месте так много людей. Не только площадка для собраний, но и неогороженное пространство меж жилищ было заполнено бурлящим народом. Глядя поверх колышущихся меховых колпаков на сборище, вождь видел перекрещённые слеги времянок и бревенчатые навесы срубов, дымы от очагов и гривастые головы лошадей, изящно вырезанные верхушки коновязей и заснеженные кроны сосен.
Справа, шагах в двух, бился в припадке Жар. Рот его был перетянут ремнём, руки связаны за спиной. Обнажённая голова Костореза побелела от стужи, уши багровели, как два раскалённых уголька. Не в силах устоять на коленях, он то и дело падал лбом в снег, но стоявший за спиной стражник неизменно поднимал его за воротник. Рядом, привязанные спинами друг к другу, сидели на снегу его жена и дочери - все с посинелыми, избитыми лицами: ночью со всеми троими измывались стражники и сыновья Хвороста. Головня не препятствовал этому: ему было всё равно. Он твёрдо решил перебить всю семью - вырвать куст, плодящий крамолу.
