Скарлетт Томас - Наваждение Люмаса
— Где я нахожусь, не подскажете? — спросила я у женщины из киоска, когда она дала мне сдачу.
Я произнесла это как можно обыденнее — ну а что, совершенно нормальный вопрос, — но женщина посмотрела на меня так, как будто я совсем не в себе.
— Вы в «Сейнсбери», дорогая, — ответила она мне.
Но, перекинувшись с ней еще парой фраз, я выяснила, что нахожусь не в Торки, и получила очень подробные инструкции, как попасть прямиком в библиотеку.
И вот теперь я сидела на автомобильной парковке, которую совершенно невозможно отличить от любой другой автомобильной парковки в любом другом городе, и смотрела, как люди выгружают из машин коляски и маленьких детей или заталкивают в багажник большущие блестящие пакеты с надписью «Распродажа». Мимо меня проехали две женщины на новомодных трехколесных мини-скутерах, немного похожих на электромобили из парка аттракционов, — казалось, по дороге они о чем-то спорили. Серый бетон вокруг усыпали старые окурки, знакомые обертки от фастфуда и пластиковые стаканчики из-под кофе. Я посмотрела поверх всего этого вдаль, на тоненькую линию растущих на пригорке деревьев с голыми ветками, отделяющих автостоянку от дороги. Деревья — единственное, что бросалось в глаза на мрачном сероватом фоне офисных зданий и такого же неба. И вдруг я кое-что увидела на этих деревьях: шесть или семь белок одновременно скакали по веткам — может, мне только показалось, но на каждом дереве все время оставалось по одной белке: они без остановки прыгали, сменяя друг друга и беспрестанно перемещаясь по деревьям, как пиксели на экране. Их силуэты отчетливо вырисовывались на фоне бледного неба. Зима, и одному Богу известно, чем они умудряются питаться в местечке вроде этого. Разве белки не должны впадать в спячку? Интересно, есть у них бог, который за ними присматривает, или за белок никто не молится? По спине пробежала дрожь. Что, если Берлем уже не там, где я его встретила, или же мне так и не удастся выяснить, где это? Я попыталась представить себе, каково это — быть белкой или каким-нибудь другим животным в бетонном урбанистическом пространстве, где за все нужно расплачиваться деньгами. Что я стану делать, если не найду Берлема? Домой возвращаться нельзя — думаю, правильнее будет сказать, что никакого дома у меня больше нет.
Интересно, как там книга — никто ее не нашел?
Интересно, как там Адам — они уже до него добрались?
Я почувствовала, как пульсирует кровь, кулаком ударяя меня сначала между ног, а потом где-то в районе живота. Может ли такое случиться, что когда-нибудь я его еще увижу?
Я бросила думать и вышла из машины. Ограда вокруг парковки была обклеена раскисшими от дождя, отслаивающимися по краям плакатами, большинство из них зазывали на представление с участием звезды австралийской мыльной оперы, о которой я в жизни не слышала. Сверху над плакатами висела табличка с надписью: «Ночевать на автостоянке запрещено». Вот дерьмо. Никогда не думала, что человеку могут запретить остановить где-нибудь собственную машину и поспать в ней. Я пошла в сторону автомата для оплаты парковки, и холодный ветер хлестал меня по щекам так, будто я у него что-то украла. Как я и опасалась, цены здесь были грабительские: почти фунт в час. Я оплатила полчаса, потом поцарапала время на билетике ногтем и вернулась к машине. Там я прикрепила билет к самому краю лобового стекла — в таком месте, где его едва можно разглядеть, и то только число, но не час, закрыла машину и, перейдя через дорогу, открыла отозвавшуюся колокольчиком дверь кафе.
В кафе пахло супом и еще чем-то кислым — я не поняла чем. Почти все столики были заняты, но я нашла себе местечко в углу у стойки с поздравительными открытками, украшениями и мюсли со значком «Справедливая торговля». На стенах висели разные картинки, на которых стройные белые женщины дирижировали в Африке хором маленьких, одетых в разноцветную одежду детей или помогали одетым в такую же разноцветную одежду женщинам вытаскивать воду из колодца. Я успела подумать, что это, должно быть, христианское кафе, и тут ко мне подошла принять заказ женщина в желтом костюме. Я заказала себе суп из моркови и пастернака и черный кофе и только сейчас заметила, что тут повсюду разбросаны листовки с расписанием служб в церкви — видимо, той, что находится рядом с кафе — и на стене висит большой плакат с той же информацией. Я тогда подумала: интересно, какого бога создали и теперь поддерживают сотни людей, которые, вероятно, молятся в этой церкви? Аполлон Сминфей — результат молитв всего шестерых человек, а ведь даже он кажется вполне реальным. Что же бывает, если молящихся намного больше? Какой бог от этого получается? И этот бог — тот, которого создали местные жители, — он тот же, которого создали люди в церкви рядом с домом Берлема? И тот же, который создали люди в монастыре в Фавершеме? Как же он выглядит — такой бог? Думаю, встреть я его в тропосфере, он был бы таким, каким мне хочется его видеть: стариком с белой бородой — именно такое имеют атеисты христианское представление о Боге. И что он делает для всех этих людей? Каково это, интересно, когда миллионы людей говорят тебе, что нужно делать? И еще интересно, чего он просит у них взамен.
Дожидаясь супа, я изучила одну из листовок. В ней несколько невнятно говорилось о «радости». Но с тех пор как я сюда приехала, ничего радостного мне не попадалось. Да мне вообще уже давно не попадалось ничего радостного — еще с тех пор, как… Я даже вспомнить не могу, когда в последний раз радовалась. Вот поэтому-то мне и нравится читать Хайдеггера, Деррида и Бодрийяра. В их мире жизнь не представляет собой матрицу из плохого и хорошего, счастливого и грустного, радости и неспособности испытывать радость. Невозможность радости и грусть они разгадывают, словно ребус, и этот ребус доступен всем. Не важно, со сколькими мужчинами ты переспала, куришь ты или нет и получаешь ли удовольствие, причиняя себе боль. Ты все равно можешь попробовать разгадать этот ребус, который предполагает, что человек несовершенен, и никогда ни о чем тебя не спрашивает.
Я посмотрела на свои запястья с красноватыми и блестящими шрамами от веревки и затем обвела глазами кафе. В основном здесь сидели люди средних лет, одетые в респектабельно безвкусную одежду, заказанную по каталогу. Я побаиваюсь таких людей — и не потому, что они могут причинить мне зло (эти люди никогда ничего не сделают, они безвредны), а потому, что они обо мне думают. Это не те женщины средних лет, которые жили с нами по соседству, когда я была маленькой, — те хохотали и курили и говорили о том, насколько удобнее делать минет, если у тебя вставная челюсть. Это и не те социальные работницы, которые заходили к нам, чтобы удостовериться, что нас не подвергают сексуальным домогательствам мужья соседских женщин (обычно это были сыновья). Нет. Эти скорее из тех женщин, которых я помню по булочной и магазину на углу: таких, кто не удосуживается прервать разговор о твоей сумасшедшей матери, когда ты появляешься в дверях, потому что считает, что ты тупая и все равно ничего не поймешь. Они — из школьных секретарш, которые могли бы просто сказать мне, что одежду надо стирать почаще, вместо того чтобы обсуждать это у меня за спиной и в итоге сообщить об этом директору школы. Они — из тех женщин, которые никогда не носят красивой одежды (и не надевают ничего черного), потому что привлекательность — это то же самое, что секс. Во всем кафе был только один человек, близкий мне по возрасту, — светловолосый парень в поношенной одежде, похожий на преподавателя Закона Божьего, который на занятиях много говорит о мировых религиях и совсем немного — о христианстве. На мгновение он задержал на мне взгляд, и я узнала в его глазах знакомое желание. Это не романтическое желание, а всего лишь секс, секс ради секса — и все потому, что у меня такой вид, будто бы я не прочь. По сравнению со всеми остальными в этом кафе я выгляжу проституткой. Ну конечно, именно так все эти женщины обо мне и подумали. Становясь такими, какие они есть, они заставляют тебя выглядеть на их фоне плохим человеком — уже хотя бы просто потому, что у тебя накрашены губы. Я попыталась ответить ему взглядом: «Не сегодня, спасибо», а потом взяла листовку и сделала вид, что читаю ее, до тех пор, пока не пришла женщина в желтом костюме с моим супом.
