Вера Крыжановская-Рочестер - Дочь колдуна
– Но ведь это ужасно! Несчастная Надя! Такая она чистая и невинная, а связана с этим чудовищем! – вне себя воскликнул адмирал, бледнея.
Ведринский тоже вздрогнул и покраснел от негодования.
– Надеюсь, мы спасем ее, – успокоил их Манарма. – Но прежде всего надо покончить с Красинским, который поселился в Киеве под именем графа Фаркача и собирается играть там роль кудесника Калиостро. Теперь, друзья, я дам вам необходимые наставления и снабжу всем, что может понадобиться в вашем трудном и опасном деле. Терять времени нельзя, и вы должны отправляться как можно скорее…
Едва улеглась сенсация, вызванная приездом в Киев графа Фаркача, как новый предмет для сплетен занял досужие языки и праздное любопытство городских кумушек, одинаково болтливых, завистливых, нескромных и злых, как в «большом», так и в «малом» свете. Этим предметом любопытства явился приезд графа Бельского с молодой женой, поселившихся в своем роскошном доме, и все с нетерпением ожидали их визита.
В первый раз увидели молодую графиню у ее приятельницы, Ростовской. Надя была еще очаровательнее, чем раньше, но холодна и сдержанна с бывшими знакомыми. Холодность эта не остановила, однако, бесцеремонных людей, отвернувшихся прежде от разорившихся Замятиных, чтобы выказать теперь самое горячее внимание молодой миллионерше и нарасхват приглашать ее к себе.
Итак, молодая чета сделала визиты и открыла двери своих салонов, где появился и граф Фаркач, в качестве друга хозяина дома.
Мила, бывшая в интересном положении, не могла появляться в свете и принимала только у себя; однако на небольшом собрании у одной родственницы мужа она встретила графа Фаркача, и тот поспешил сделать ей визит. Мила очень обрадовалась снова увидать отца и сознавать себя под его защитой. Вдали от него она считала себя без опоры и иногда глубоко несчастной, так как отношения с мужем были совсем не таковы, о каких мечтала она; ее мучило и приводило в ярость сознание, что она зачастую внушала ему страх и отвращение.
Действительно, душевное настроение Михаила Дмитриевича было плачевное; он чувствовал себя несчастным со своей «страшной» супругой, внушавшей ему нередко положительный ужас своими странностями, которых он не мог себе объяснить; а проявлявшееся у него иногда к ней отвращение еще усилилось после встречи с Надей.
На одном вечере, где Масалитинов не мог не присутствовать, он увидел графиню и должен был подойти к ней. Бледный, как призрак, низко кланялся он ей; когда же взгляд Нади скользнул по нему с холодным равнодушием, по его телу пробежала нервная дрожь. В самом деле, Надя думала, что встреча с некогда любимым ею человеком будет для нее тяжелее и в первую минуту с удовольствием заметила, что он очень изменился, казался унылым и больным. Это был не прежний лихой Масалитинов – живой, веселый, дышавший здоровьем и жизнерадостный; теперь это был бледный, молчаливый человек с усталым и мрачным взором. «Он несчастлив», – подумала она и в ее добром, любящем сердце ненависть сменилась жалостью. Скоро же Немезида постигла изменника. Бог судил и наказал его…
Несколько дней после этого Масалитинов довольно поздно возвратился от товарища. Мила лежала в постели после обычной ванны, но не спала. Она была бела, как ее батистовая сорочка, а ее большие зеленоватые глаза сверкали фосфорически, как у кошки. Пожирающим взглядом уставилась она на мужа.
Увидав, что жена проснулась, Михаил Дмитриевич нагнулся поцеловать ее; но в ту же минуту она, обвила его шею, притянула к себе и, как магнит, прилипла своими губами к его. Этот поцелуй был так порывист, что он зашатался; у него сделалось головокружение и жутко забилось сердце. Ему не хватало воздуха, и он чувствовал, что продлись такое состояние еще минуту, он упадет и умрет. Решительно собрал он все силы, чтобы вырваться из цепких рук, змеей обвивших его шею, но Мила одарена была в ту минуту сверхъестественной силой, и уста ее срослись с устами Масалитинова.
Завязалась безмолвная, но отчаянная борьба. Он, как безумный, отбивался, стараясь оттолкнуть Милу, обвившую его шею; а та, несмотря на свою хрупкость и прозрачность, была точно стальная. У него мутилась и голова, в ушах шумело, а перед глазами завертелись огненные круги.
«Господи Иисусе, спаси меня!» – молнией пронеслось в его умиравшем сознании, и последним, нечеловеческим усилием он рванулся назад.
Руки Милы стремительно разошлись, а Масалитинов, словно пьяный, упал на ковер.
Минуту спустя он с трудом поднялся; но, сделав, шатаясь, два шага, почувствовал снова головокружение и опустился на кресло в ногах постели. С усилием протянул он руку и нажал электрическую кнопку, имевшую сообщение с комнатой Екатерины Александровны.
Через несколько минут г-жа Морель вошла в халате, удивленная и встревоженная. Увидав лежавшего в кресле с закрытыми глазами Масалитинова, задыхавшегося и с прижатыми к груди руками, она побледнела и проворно подошла. Одного взгляда, брошенного на Милу, замертво лежавшую с посиневшими губами, скрюченными пальцами и почерневшими ногтями было достаточно, чтобы понять происшедшее. Она хорошо помнила, что в детстве у Милы бывали такие «странные» припадки; тогда она бросалась то на нее, то на нянек или гувернанток, присасываясь точно пиявка к своей жертве; когда же наконец ее отрывали, у нее делался обморок и в продолжении целых часов она, вся посинев, лежала без чувств.
Поспешно схватила Екатерина Александровна с ночного столика стакан вина, приподняла голову Масалитинова, стучавшего зубами, как в лихорадке, и дала выпить, а затем смочила полотенце и вытерла его побелевшее лицо. Через несколько минут тот пришел в себя и встал, но был слаб, как после болезни, хотя и в полном сознании.
Растерянным взглядом и с отвращением взглянул он на жену, а потом, повернувшись к г-же Морель, покрывавшей Милу, спросил хрипло:
– Кажется, Екатерина Александровна, что вы как будто нисколько не удивлены невероятным, только что происшедшим случаем? Разве у Милы часто бывают такие припадки… безумия?
– Да. В детстве у нее действительно бывали подобные припадки, но так как несколько лет они не возобновлялись, то я считала ее совершенно выздоровевшей. Со времени вашей женитьбы это первый случай?
– Слава Богу, первый, – коротко ответил Мишель.
– Бедная! – вздохнула г-жа Морель. – Теперь в продолжение двух или трех дней она не будет никого узнавать, и я должна буду давать ей нужные лекарства. Попрошу вас, Михаил Дмитриевич, оставить меня с ней наедине.
– С удовольствием, – ответил тот тоном, который не особенно польстил бы его супруге, и Екатерина Александровна насупила брови.
