Фрэнсис Вилсон - Апостол зла
Детектив умирал на глазах. Билл хотел сказать что-то, что Ренни мог бы унести с собой.
— Ренни! — шепнул он. — Это самый храбрый поступок, который я видел в своей жизни. Ты побил его. Его можно побить, и ты побил его!
Белеющие губы Ренни тронула улыбка.
— Ну его в задницу, — произнес он и умер.
Еще один — еще один хороший парень умер.
Билл выпрямился и оглянулся. Теперь Расалом казался огромным, но Билл был слишком зол, чтоб пугаться.
— Ты, ублюдок!
Он двинулся на Расалома, а тот схватил за горло Кэрол и держал ее той же смертной хваткой.
— Где он?
Кэрол! Неужто он убьет Кэрол?
— Она твоя мать!
— Моя мать умерла тысячу лет назад. А это… — он легко оторвал пытающуюся вырваться, бьющуюся у него в руке Кэрол от пола, — всего-навсего инкубатор.
— Кто ты такой? — закричал Билл.
Раф повернулся к нему, повышая голос и вновь изменяя личину. А глаза — зрачки их расширились, обрели немыслимую черноту, словно окна в ад.
— Кто я такой! Что ж, я — это ты. Частичка тебя. Самая лучшая. Я — крошечка Ричарда Спека, Эда Гейна, Джона Уэйна Гейси и Теда Банди в тебе. Я — тысяча маленьких вспышек злобы и мимолетного раздражения, которые раздирают тебя каждый день, — на машину, которая выскочила перед тобой на дорогу, на мальчишку, который пролез впереди тебя в очереди в кино, на старого идиота с полной корзиной дешевых товаров, застрявшего перед тобой в турникете у кассы супермаркета. Я — камера хранения, где откладываются имена всех плоскогрудых, тощих, широкозадых кретинов, и старых зануд, и дерьмовых подонков с плоскими, словно пицца, физиономиями, которые вечно выпендриваются перед такими же, как они, и над которыми ты посмеялся, и на которых накопил обиду. Я — грязное удовольствие от брани, застарелая боль, самобичевание, тлеющие обиды, подавленная злоба и безнадежные, неосуществимые никогда мечты о мести. Я — ежедневная ложь и предательство в деловых отношениях, неутолимое желание общественных деятелей погубить чью-нибудь репутацию. Я — медленная кастрация и бесконечное унижение, связанное с институтом, именуемым семейной жизнью. Я — муж, что колотит жену, я — мать, что бросает ребенка в кипяток. Я — твои маленькие сыновья, что дерутся во время игр, твои дочери, трахнутые на заднем сиденье машины. Я — твоя ненависть к насильнику над детьми, и я — педераст, пристающий к твоему ребенку и к своему собственному ребенку. Я — презрение охранника к заключенным и отвращение заключенных охраннику, я — пинок каблуком, я — дубинка, я — нож. Я — кость в глотке политического диссидента, наживка из куска мяса, на которую он клюнул, скотские мыслишки, что щекочут ему гениталии. Ты поддерживаешь во мне жизнь, ты придаешь мне сил. Я — это ты.
— Ничуть не похоже, — возразил Билл, осторожненько подходя поближе и прикидывая, не удастся ли ему самому хоть чуть-чуть припугнуть Расалома. — А тот, кого ты ищешь, — на севере и готовится раздавить тебя!
Билл пригнулся, готовясь к прыжку, когда рука Расалома на груди Кэрол нерешительно дрогнула. Он вдруг насторожился.
— Нет! Он здесь! Он…
Он бросил Кэрол, вихрем промчался мимо Билла, держа путь в гостиную Лизл. Билл поспешил за ним, но споткнулся в дверях. И Расалом в нескольких шагах перед ним тоже замер, поджавшись, широко расставив ноги. Посреди гостиной стоял мистер Вейер, опираясь на палку.
Глаза их встретились.
— Неужели это ты? — хрипло произнес Расалом, а потом принялся кружить вокруг Вейера, как змеелов вокруг кобры. — Неужели это действительно ты, Глэкен?
Вейер ничего не сказал. Пока Расалом описывал возле него круг, он глядел прямо перед собой. Наконец они снова оказались лицом к лицу. Улыбка Расалома стала еще отвратительней, когда он выпрямился, башней вздымаясь над согбенной и слабой фигурой Вейера.
— Это все объясняет! — полушепотом вымолвил он. — С момента нового воплощения я предчувствовал, что этот мир мой. Мне нечего было тебя бояться. Но я не поверил своим предчувствиям. Ты обманом побил меня раньше, и я держался настороже. Оставался в тени, избегал всего, что привлекло бы ко мне внимание. — Улыбка его угасла. — И все зря! Десятки лет я копил силы для этой последней стычки — и все зря! Посмотри на себя! Ты стал стареть с тех самых пор, как вообразил, что убил меня в замке! Глэкен, великий воин, лучший представитель человечества, хранитель Света в борьбе с Тьмой, Разума в борьбе с Хаосом — теперь всего-навсего жалкий старик! Это просто великолепно!
Когда он вильнул, приближаясь к Вейеру, Билл ощутил прикосновение к своей руке. Рядом стояла Кэрол, в ужасе глядя на своего сына. Билл предчувствовал, что в соседней комнате вот-вот произойдет что-то ужасное, не желал видеть этого и не мог отвести взгляд.
— Сила ушла от тебя, правда? — продолжал Расалом, почти вплотную придвинувшись лицом к Вейеру. — Она оставила сферу пустой. Это значит, что против меня здесь теперь никого нет. — Расалом расхохотался и отодвинулся, выбросил руки в стороны и закружился на месте. — Какой же тут Армагеддон! Тут только одна армия. Поле битвы за мной!
Мгновение он постоял молча. Билл наблюдал, как он смотрит на Вейера — или Глэкена, если таким было подлинное имя старика. Единственным звуком оставался слабый шум дождя за окнами. Но на лице Расалома зарождалась буря, оно начинало чернеть от ярости. Внезапно он взвизгнул и метнулся к Глэкену, целясь ногтями, как будто ножами, старику в горло. Билл зажмурился, Кэрол спрятала лицо у него на плече. Но Билл так ничего и не услышал и рискнул открыть глаза.
Ногти Расалома застыли на волосок от целого и невредимого Глэкена.
— Тебе этого хочется, да? — спросил Расалом. — Тогда все для тебя было бы кончено. И хотя мне страшно хочется растерзать тебя и вытаскивать позвонки один за другим поочередно, это было бы слишком легко и просто. Нет, Глэкен. Я отложу это удовольствие. Я сначала сломаю тебя. На протяжении веков ты гонялся за мной, защищая вашу так называемую цивилизацию, и я оставляю тебя в живых, чтобы ты посмотрел, как быстро она рухнет. — Он поднес сжатый кулак к глазам Глэкена. — Дело всей твоей жизни, Глэкен, — он разжал кулак и махнул пустой рукой, — проиграно. И ты бессилен остановить меня. Бессилен!
Тут Билл почувствовал, как задрожал пол. Заглянул в испуганные, встревоженные глаза Кэрол и сообразил, что она тоже чувствует дрожь. Потом дрожь перешла в тряску. Снаружи донесся рев, вздымающийся к небесам, становящийся все громче. Все окна вдруг треснули, и внутрь полетели стекла. Под мириадами пронзающих воздух осколков Билл упал на пол, увлекая с собой Кэрол.
