Джек Блэксмит - Цирк уродов
— Я слышал про него, — закивал головой Рафаэль. — Его ведь так и не удалось поймать?
Давид скривился. Он не любил вспоминать о том провале.
— Да уж… Но Вульф — сволочь не меньшая.
— Возьмем гада, никуда он не денется.
Руководитель группы нахмурился. Раньше в подобных операциях участвовало несколько десятков человек: группы захвата и вывоза, группы поддержки и обеспечения, местная агентура. А сейчас? Нет, не тот стал мир. Все, что у него есть, это молокосос, считающий себя Джеймсом Бондом, и постоянно чавкающий отморозок.
Барух, почувствовавший настроение командира, перестал жевать. Рафаэль же уставился на брюнетку в обтягивающем коротком платье. Гутман проследил за его взглядом и недоуменно покрутил головой. Как можно в такой момент думать о бабах?
Начальник группы незаметно вытянул под столом ноющую от перемены погоды ногу и прихлопнул ладонью конверт с фотографиями.
— Слушайте меня внимательно.
Барух прикрыл глаза. Рафаэль с неохотой оторвался от созерцания стройных ножек.
— Когда будем брать Вульфа, в разговоры с ним не вступать. Взять на прием, затолкнуть в машину, связать и обыскать на предмет оружия.
— Какие приемы, какое оружие? — усмехнулся Рафаэль. — Из этого старика уже песок сыпется. Ему же за девяносто!
Гутман, уже не сдерживая раздражения, процедил сквозь зубы:
— Он опасен. Так что будем действовать четко по заранее намеченному плану. Никакой самодеятельности.
Рафаэль под тяжелым взглядом командира заерзал на стуле.
— Не переживайте, сделаем все в лучшем виде.
Гутман шумно выдохнул. Этот молодой болван не понимает, что Одо Вульф, как любой нацист и серийный убийца, очень опасен. И неважно, сколько ему лет.
К черту! Это будет его последнее дело. Пора на пенсию. Хотя кто тогда будет ловить недобитых упырей?
Рафаэль подобрался в кресле, всю его расхлябанность как рукой сняло.
— Вот он.
— Вижу, — ответил Гутман. Внешне он оставался спокоен, как и подобает командиру, но внутри все сжалось в тугую пружину. — Сидим, ждем.
Гражданин Аргентины Хуан Родригес, одетый в легкий светлый костюм и такого же цвета шляпу, сидел за ротанговым столом в кафе на смотровой площадке, с которой открывался великолепный вид на город. Перед ним стоял стакан свежевыжатого сока. Рядом лежала свежая газета. На морщинистом загорелом лице чернели солнцезащитные очки.
Гутман, сидящий за рулем машины, понимал, что Франкенштейна нужно брать сейчас.
Вчера они следили за ним весь день и с тревогой поняли, что Вульф-Родригес готовится к отъезду. Старик ездил в аэропорт за билетом и купил два огромных дорожных чемодана. Что это, совпадение? В голове Давида Гутмана появилась нехорошая мысль — бывшего нациста кто-то предупредил. Снова ЦРУ? В любом случае тянуть дальше было нельзя.
Пробраться в особняк было сложно. Плюс полиция в районе на каждом перекрестке. А время поджимало.
Здесь, на отшибе, Вульфа можно было взять очень просто.
— Барух, приготовь кляп и наручники. В машине сделаем укол.
Барух молча продемонстрировал необходимые предметы. Давид удовлетворенно хлопнул его по плечу и повернулся к младшему агенту:
— Рафаэль, идешь к столику. Барух будет тебя прикрывать. Я подгоню машину прямо к площадке. Заламываете его и кидаете на заднее сиденье. Все понятно?
Рафаэль нетерпеливо кивнул, не отрывая взгляд от столика. Он рвался в бой. Давид стиснул зубы, сдержав ругательство. Пацан наверняка уже думает о том, как ему медаль вручают.
Наконец парочка европейцев, мучавшая один салат на двоих, встала и направилась в сторону парковки. В кафе с чудесным видом больше никого не осталось. Официант удалился на кухню. Момент был идеальный.
— Работаем, — скомандовал Гутман.
Рафаэль вышел из машины и слегка напряженной походкой направился к смотровой площадке. Барух пошел в сторону кафе, чтобы нейтрализовать официанта, если тот выйдет из кухни. Гутман завел машину, вытер о брюки вспотевшие ладони и снова положил их на руль.
Рафаэль приблизился к нужному столику и… присел рядом с Франкенштейном.
Гутман, не веря своим глазам, подался вперед. Какого хрена делает этот шмак?!
— Буэнос диас, — сказал Рафаэль, развалившись на стуле.
Старик опустил газету на колени, снял очки и внимательно посмотрел на парня:
— Буэнос диас.
— Как дела, синьор Родригес?
— Простите, мы с вами знакомы? — поинтересовался старик.
В глазах Рафаэля светилось торжество. Он перешел на немецкий:
— Главное, что мы тебя знаем, мразь фашистская.
— Простите, — улыбнулся Родригес, продолжая говорить на испанском. — Я вас не понимаю.
— Игра окончена, мистер Вульф, — сказал Рафаэль. В каком фильме он слышал эту фразу? Неважно, звучала она все равно очень круто. — Мы из «Моссада».
Сейчас этот дед обосрется, подумал Рафаэль. Будет валяться на коленях и умолять о пощаде.
И тут он услышал негромкий хлопок. В его живот что-то ударило. Рафаэль удивленно глянул на футболку, по которой медленно расползалось темное пятно, затем растерянно посмотрел на старика. Тот сидел в прежней позе, надломив тонкие губы в жестокой улыбке, с жадностью наблюдая за исказившимся лицом проклятого иудея. Из-за края стола поднималась тонкая струйка дыма.
Гутман через лобовое стекло увидел, как старик встал из-за столика, похлопал Рафаэля по плечу и спокойно направился к парковке, на которой стояла его машина. В руке он держал смятую газету. Что произошло?
Тут Рафаэль завалился на бок и упал на мозаичную плитку площадки.
Похолодевший Гутман понял, что операция провалилась. Он выпрыгнул из машины, на ходу доставая оружие, и выкрикнул по-немецки:
— Не двигаться!
Одо Вульф оглянулся. Поняв, что уйти не удастся, прорычал:
— Проклятые евреи! — и вскинул руку с маленьким пистолетом, целясь в Давида.
По ушам Давида ударил выстрел. А Вульф неожиданно выронил свое карликовое оружие, захрипел и упал на колени. Позади него с каменным лицом стоял Барух, держа обеими руками свой пистолет.
Гутман подбежал вплотную и посмотрел в горящие от ненависти глаза нацистского преступника. Глядя на его рану, стало понятно, что вывезти его в таком состоянии из страны не удастся.
Руководитель группы выругался. Это была его ошибка. Не следовало посылать первым Рафаэля. Теперь оставался только один выход. Давид поднял пистолет и приставил его ко лбу Франкенштейна.
— За преступления, совершенные против еврейского народа, я приговариваю тебя к смерти.
