Люциус Шепард - Голос ветра в Мадакете
— От страха, — пояснил Питер. — И от одиночества. Пусть это и кажется бредом, но ветер держал ее в плену. По-моему, она не выдержала пребывания на дрейфующей шхуне наедине с этим протосуществом, порождением стихии.
— Наедине? — переспросил Уэлдон. — А что стряслось с братом?
— Погиб. — Голос Салли дрожал. — Ветер накинулся на них и поубивал всех, окромя этой Габриэлы. А она была нужна ему.
Пока все это выяснялось, дом начал содрогаться от порывов ветра, и Саре стоило немалого труда не задумываться, природное ли это явление. Оторвав взгляд от окна, от раскачивающихся деревьев и кустов, она сосредоточилась на рассказе, но тот сам по себе был настолько жутким, что она поневоле вздрагивала, стоило лишь зазвенеть стеклам. В путешествии Габриэла Паскуаль частенько страдала от морской болезни, рассказывал Питер; она боялась матросов, почти единодушно считавших ее дурным предзнаменованием, и была одержима предчувствием неминуемой катастрофы. И предчувствия ее не обманули, добавила Салли. Одним ясным, тихим днем демон обрушился на них и убил всех до единого. Всех, кроме Габриэлы. Подняв матросов и ее брата в воздух, он разбивал их о переборки и ронял на палубу. Габриэла тоже ждала смерти, но ветер ею вроде бы заинтересовался. Он ласкал ее и играл с ней, сбивая ее с ног и катая туда-сюда, а ночью он вливался в коридоры и разбитые иллюминаторы, производя заунывную музыку, которую Габриэла начала отчасти понимать по мере того, как шел день за днем, а корабль дрейфовал все дальше на север.
— Она не считала его духом, — промолвил Питер. — Она не видела в нем ничего мистического. Ей казалось, что он что-то вроде…
— Зверя, — подсказала Салли. — Большого, глупого зверя. Кровожадного и норовистого, это да. Но не злого. То бишь она в нем злобы не чуяла.
Габриэла, продолжал Питер, никогда толком не знала, чего он от нее хочет — наверное, было довольно одного лишь ее присутствия. Он ее почти не беспокоил, позволяя большую часть времени проводить в одиночестве. А потом внезапно появлялся из ниоткуда, чтобы пожонглировать осколками стекла или погоняться за Габриэлой. Однажды течение вынесло шхуну к побережью, и Габриэла попыталась выпрыгнуть за борт, но ветер поколотил ее и загнал в трюм. Поначалу он направлял дрейф судна, но постепенно утратил интерес к Габриэле, и несколько раз шхуна была на грани потопления. Наконец, не желая больше оттягивать неизбежное, Габриэла вскрыла себе вены и скончалась, сжимая футляр с самым ценным своим достоянием — бабушкиными серебряными гребнями, сопровождаемая воем ветра до самого конца.
Питер привалился к стене, прикрыв глаза, а Салли вздыхала и похлопывала себя по груди. На долгую минуту все погрузились в безмолвие.
— Любопытно, а с чего он болтается там среди мусору? — нарушил молчание Миллз.
— Может, просто так, — апатично проговорил Питер. — А может, его привлекают стоячие воды или какие-нибудь атмосферные условия.
— Чего-то до меня не доходит, — вымолвил Уэлдон. — Что это за черт? Не зверь же, в самом-то деле.
— А почему бы и нет? — Питер встал, покачнулся, но тут же оправился. По сути, что такое ветер? Ионизированные, подвижные воздушные массы. Кто сказал, что определенные конфигурации стабильных ионов не могут приобрести подобие жизни? Быть может, подобные образования таятся в сердце каждого шторма, а их всегда принимали за духов из-за антропоморфности их характера, вроде Ариэля.[2] — Он издал печальный смешок. — Он не дух, это уж наверняка.
Глаза Салли сверкали неестественным блеском, будто влажные самоцветы в оправе ее обветренного лица.
— Море плодит их, — твердо заявила она, словно находя это объяснение исчерпывающим.
— Книга Питера права, — заметила Сара. — Это протосущество — во всяком случае, судя по вашим описаниям. Яростное, неистовое творение, полу дух-полуживотное. — Она засмеялась, но смех прозвучал слишком тонко, на грани истерики. — В такое с кондачка не поверишь.
— Верно! — воскликнул Уэлдон. — Чертовски правильно! Полоумная старуха и мужчина, которого я знаю без году неделя, твердят мне…
— Слушайте! — Подойдя к двери, Миллз распахнул ее.
Саре потребовалась секунда, чтобы сориентироваться на звук, но потом она поняла, что ветер стих, крепкие порывы в мгновение ока сменились игривым ветерком, а вдали, надвигаясь с моря, а то и поближе — возможно, не дальше Теннесси-авеню, — нарастает рев.
5
А за несколько минут до того Джерри отрабатывал свой заработок и предвкушал ночь экзотических удовольствий в объятиях Джинджер Маккарди, стоя перед одним из домов на Теннесси-авеню — с доской, гласящей «У-дача», и коллекцией старинных гарпунов и китового уса, укрепленных по всему фасаду. Его велосипед был прислонен к забору, а перед ним стояли, опираясь на свои велосипеды, двадцать шесть членов Клуба велобродяг «Персик», наряженные в спортивные костюмы пастельных тонов. Десять мужчин, шестнадцать женщин. Все женщины в хорошей форме, но большинству уже за тридцать — на вкус Джерри уже переспевшие. Зато Джинджер в самом соку. Двадцать три или двадцать четыре года, рыжие волосы длиной до самой попки, да и фигурка будь здоров. Она уже стащила куртку и длинные брюки и теперь щеголяла лифчиком и шортами, обрезанными настолько высоко, что всякий раз, когда она покидала седло, взгляду открывалась перспектива вплоть до самых Жемчужных врат. Притом она понимала, что вытворяет: каждое колебание двойных завлекалочек было нацелено прямиком ему в пах. Протиснувшись в первый ряд, она с преувеличенным вниманием выслушивала его разглагольствования об этих паршивых временах китобойного промысла. О да! Джинджер дозрела. Парочка омаров, бутылочка винца, прогулка по набережной — а потом он вдует ей нантакетских воспоминаний по самое некуда, чтоб у нее из ушей пошло. Пока она на фиг не лопнет!
— Итак, усем вам… — начал он.
Слушатели захихикали — им пришлось по вкусу, как Джерри передразнил их акцент. Он сконфуженно ухмыльнулся, будто оговорился нечаянно.
— Наверно, случайно подцепил. Словом, вам вряд ли подвернулся шанс заглянуть в музей китобойного промысла, не так ли?
Слушатели хором подтвердили его догадку.
— Что ж, тогда я проведу для вас курс гарпунного искусства. — Он указал на стену «У-дачи». — Верхний гарпун с одним зубцом, торчащим в сторону, использовался в эпоху китобойного промысла чаще всего. Древко из ясеня, которому отдавали предпочтение перед прочими породами дерева. Он стоек к непогоде, — Джерри многозначительно посмотрел на Джинджер, — и не гнется под нагрузкой. — Джинджер старательно сдерживала улыбку. Не сводя с нее глаз, он продолжал: — А некоторые китобои предпочитали вот такие гарпуны с острым наконечником и без зубцов, утверждая, что они проникают глубже.
