Карина Шаинян - Долгий путь на Бимини
Бледные и злые от испуга, пираты обступили Шеннона. И без того взвинченные, теперь они пришли в ярость, и достаточно было малейшего толчка, чтобы их гнев прорвался наружу. «Чего стоим, акульи дети!» – заорал боцман. В ответ раздалось недовольное ворчание – дескать, сколько можно, всю душу уже вынул своими воплями… «Так вздернем его на рее», – предложил Ти-Жак и затрясся в мелком беззвучном смехе.
Шеннона подхватили под руки и поволокли. «Они и правда его повесят», – негромко сказал Карререс вышедшему на шум капитану. «Ну и что?», – вздернул бровь Брид и сложил руки на груди. «Могут выйти неприятности, – пожал плечами Карререс. – Для вас было бы лучше остановить их». Брид с кривой усмешкой смотрел, как на Шеннона надевают петлю. «Бросьте, доктор. Может быть, это угомонит его, – сказал он. – Мне самому до тошноты надоели эти вопли. Пусть проучат его немного, раз не умеет держать себя в руках».
Минута – и растоптанные мосластые ступни с обломанными ногтями, похожими на панцири маленьких мертвых черепах, закачались в воздухе. Карререс припомнил, что ни разу не видел Шеннона в обуви. «Мне от земли отгораживаться нельзя, – говорил он, – чуть оторвусь – тут мне и погибель». Было ли это предчувствие или нелепое совпадение?
Над палубой повисла растерянная тишина, и шаги доктора прозвучали гулко, как в бочке. «Он мертв», – сказал Карререс, и по бригу пролетел тихий вздох. Пираты растерянно переглядывались, и наконец все лица обратились к капитану. Побледневший Брид отступил, положив ладонь на рукоять пистолета. «Я предупреждал, – негромко сказал ему доктор, – не стоило так полагаться на волшебство». Брид загнанно огляделся и прижался спиной к фальшборту. «Как же так?» – пробормотал он. Его глаза лезли на лоб, челюсть прыгала от ужаса. На палубе нарастал возмущенный гул, и кто-то из пиратов уже потянулся за саблей, когда первый ветерок осторожно потрогал бриг и заскрипел такелажем, набирая силу.
Карререс проводил Венни с матерью до калитки и вернулся в дом. «Тили-тили-тесто», – читалось в глазах мальчишки. Потомок неудачливого пирата и индеец Венни отчасти был прав: ожидание все сильнее давило на доктора. Пора бы Элли найти предлог и позвонить. Хотя робость может оказаться сильнее, и тогда придется выдумывать что-нибудь еще. Не хочется. Выдумывать что-то еще – значит терять время. Карререс чувствовал, что его вдруг стало очень мало. А ведь столько лет ползло, как замерзшая ящерица. Как игуана в северном зоопарке. Игуану, кстати, тоже не стоило выпускать из виду – у Клауса вот-вот сдадут нервы.
Словно в ответ на эти мысли, взревел телефон. Ругнувшись в адрес глухой контрабандистки, Карререс снял трубку.
– Добрый день. Это Клаус Нуссер, – услышал он напряженный голос.
Глава 5
Она была – беглая. Ее так и называли в деревне – Беглая Реме, и, говоря о ней, качали головами печально и мечтательно. С Реме избегали встречаться взглядами, и отчуждение обволакивало ее почти осязаемым коконом, когда она шла вдоль линии прибоя. Клаус ни разу не поинтересовался, откуда и почему она сбежала, как попала в эту заброшенную деревеньку на берегу океана. Мало ли какие обстоятельства бывают в стране, где революции давно стали национальным видом спорта… Дважды в день она приходила в снятую Клаусом хижину на краю деревни, чтобы приготовить немудреную еду. Клаус, тогда еще тощий, безусый и полный энтузиазма, почти не замечал ее. Экспедиция, предпринятая на свой страх и риск, была близка к провалу. Местные жители давно забыли старинные рецепты, предпочитая все болезни лечить ромом и аспирином, а в случае крайней нужды – обращаться к городским врачам. Клаус с первых же дней понял, что поездка в джунгли, чтобы найти новые, неизвестные науке лекарственные травы, была безумной затеей, и только нежелание возиться с обменом билетов удерживало его. Он без удовольствия купался, вяло бродил по колено в иле по мангровым зарослям, изредка для проформы срывая какой-нибудь листок, пытался вести записи, но большую часть времени просто валялся в гамаке, изнывая от влажной жары и скуки.
Однажды утром вместо Реме он обнаружил на кухне шумную толстуху в цветастом платье. От ее иссиня-черной кожи пахло потом и амброй. Она сказала, что ее прислал староста: нельзя оставлять белого человека без прислуги. Она громко смеялась, кофе, поданный ею, был слишком сладким, а омлет – пресным. Раздраженно поковыряв его вилкой, Клаус спросил, куда делась Реме.
– Беглая Реме? Она ушла, – безразлично пожала плечами толстуха, и Клаусу захотелось ударить ее.
На другой день Клаус начал осторожные расспросы, но никто в деревне не мог сказать, куда ушла Реме и вернется ли когда-нибудь. Клаус впал в апатию. Он вдруг обнаружил, что привык любоваться Реме – копной черных волос, блеском медной кожи, гибкими движениями. Привык купаться в мягком золотистом тепле ее присутствия. Привык видеть по утрам ее улыбку и темные глаза, которые, казалось, всегда всматривались во что-то невидимое. Присутствие Реме не замечалось; ее исчезновение оказалось невыносимым, будто кто-то проделал дыру в грудной клетке, и теперь туда с ревом врывался холодный воздух.
Тогда он впервые, посмеиваясь, смущаясь и выдумывая научные объяснения, бросил монетку: орел – вернется, решка – нет. Выпал орел, и на третье утро Беглая Реме появилась на кухне, как ни в чем не бывало. Она слегка похудела, на смуглой щеке виднелась тонкая царапина, и несколько царапин было на руках, – но это была все та же Реме, и все с той же улыбкой она молча подливала Клаусу кофе – ровно такой, какой нужно.
Не поднимая глаз и нервно болтая ложкой так, что на стол выплескивались густые капли, Клаус попросил ее уехать с ним в Клоксвилль и склонился над чашкой, ожидая удивленного отказа, смеха, молчания. Но Реме согласилась – так же легко и спокойно, как когда-то согласилась готовить ему пищу.
Оставшиеся до отъезда дни они провели вместе. Дела, казавшиеся безнадежными, вдруг пошли на лад – оказалось, что Реме знает о местных травах намного больше, чем увешанные ожерельями старики. Это были странные знания, часто похожие на пустые суеверия, но Клаус привык работать с аборигенами и гордился тем, что всегда мог вычленить из мистической шелухи рациональное зерно. С подсказками Реме коллекция быстро разрослась, а записи начали пестреть подчеркиваниями и восклицательными знаками.
Удачно продав пару патентов, Клаус не стал богачом, но смог купить аптеку в Клоксвилле и держать ее для собственного развлечения, не особо заботясь о доходе. Он был почти счастлив, но ужас, пережитый когда-то в тропической деревне, по-прежнему плескался на дне его души. Часто, глядя на нежно-отстраненную Реме, склонившуюся над дочкой, Клаус вспоминал, как называли ее «беглой», качая головами и прицокивая языком. Ему становилось страшно, и счастье начинало казаться лишь временным затишьем, утешительной отсрочкой перед кошмаром. Стоило Реме выйти из дому, и Клаус начинал тосковать. Он никогда не говорил с ней о своем страхе и сам старался не думать о нем. Но когда Реме исчезла, Клаус не удивился.
