Ирина Андронати - Перевёртыш
Их группе полагалось слиться в совместной молитве при свете звезд, но на околице Эндрю, ни к кому конкретно не обращаясь, громко сказал: «Я должен!» — и зашагал обратно. Оставшиеся никак не реагировали. Ни один из них не чувствовал в себе зова долга и не стал бы потому поступать иначе, нежели предписано. Конечно, брат Эндрю мог и солгать. Но в этом случае ему предстояло ответить перед главой общины. А не перед рядовыми членами, которым и ход к алтарю успокоения был заказан.
Эндрю инстинктивно пошел широким зигзагом — чтобы проще было засечь источник запаха. Маленький человеческий нос — не слишком хороший прибор для определения направления. Она находилась где-то рядом с храмом. Это было плохо, но не слишком: находясь на земле, ничего запретного она видеть не могла. Хуже было другое. Ее спутника Эндрю не учуял. А разговаривать с женщиной хотел только наедине. Он знал, что это опасно, но... У него было наготове полдесятка разумных объяснений, зачем нужен этот разговор наедине, — и все они были ложью. Правда и разум редко уживаются вместе, а сейчас правда укладывалась в три слова: он так хотел.
Молодой человек замотал головой и приостановился. Несколько раз глубоко вздохнул. Не помогало. И тогда он обратился к испытанному средству: стал вполголоса рассказывать самому себе притчу собственного же сочинения:
«Жили некогда два мальчика. Их все любили, ибо они были младше своих соплеменников и появились на свет ради великой цели — познания, и пришли на смену старшим. Им было многое дано и многое позволено. Они росли и радовали ближних своих успехами. Прошло много лет радости и познания. И вот однажды решили они постичь и еще новое, и для того нарушили извечный запрет, и коснулись друг друга, и испытали неведомое прежде запретное наслаждение. Стыд и поругание были им за то карой, но не сразу два мальчика постигли тяжесть своего проступка. Однако наслаждение схлынуло, а стыд и поругание длились и длились. Ибо новая жизнь должна рождаться в муках, и никому не позволено нарушать эту заповедь. Ибо сподобившиеся достигнуть Воскресения из мертвых ни женятся, ни замуж не выходят, и умереть уже не могут, ибо они равны Ангелам и суть сыны Божий и братья друг другу. Ибо тот, для кого наслаждение сильней стыда и боли, причиняет боль брату своему...»
— Что ты думаешь? — растерянно спросила Скалли после долгого молчания. У нее самой думать не получалось.
Молдер сосредоточился. Сердце билось учащенно, он то и дело непроизвольно облизывал пересохшие губы.
— Я думаю, что хочу посмотреть, что там, внизу, находится.
И Фокс растворился в темноте. Дэйна, тяжело дыша, приникла к щели. На сцене появился Призрак. Он сбросил с себя пальто, швырнул его в угол, за кипу сена, взял один из фонарей, оставленных участниками похоронной процессии, и, пригнувшись, скользнул вниз, в квадратный створ погреба.
В этот момент кто-то коснулся плеча Дэйны. Она обернулась, нащупывая пистолет. И сразу расслабилась — над ней склонился тот самый молодой помощник кучера.
— Идемте со мной. Я смогу дать вам кое-какую информацию.
Молдер с фонарем в руках, согнувшись в три погибели, пробирался по узкому округлому в сечении проходу. Ощущения были — как у Ионы во чреве кита, только кит был скорее легендарным левиафаном или мировым змеем — длинным и тонким, как великанская пожарная кишка. Или кишечник. Молдер словно пробирался по извилистой брюшной полости, а над головой, примыкая к невидимому изнутри костяку, образовывали свод бесчисленные, тоже плохо различимые изнутри тонкие ребра, между которыми была натянута скользкая, влажная на ощупь ткань. Когда Молдер впервые коснулся ее рукой, ему показалось, что ткань мягко подалась под рукой. Потом он понял, что это иллюзия. Да и красным стены отблескивали только из-за обманчивого керосинового света...
Впереди показался освещенный проем, откуда неслось уже знакомое гудение. Фокс опустил фонарь пониже, прикрутил фитиль. Что же там, черт подери, происходит? Он осторожно вытянул шею, заглядывая за край неровного — как жаберная дуга — обвода.
Первое, что он увидел, были очертания шляпы с широкими полями и пальто с поднятым воротником.
Парень привел Скалли в Главный дом, на самый верх, в мансарду. Открыл перед женщиной дверь, пропустил, вошел следом и запер изнутри.
В небольшой комнатке обстановка, как и ожидала Скалли, была аскетическая: голые стены, простенькая занавеска на окне, стул и старомодная полутораспальная кровать с белыми столбиками спинки, украшенными заостренными шишечками и соединенными изогнутыми металлическими прутьями. Кровать стояла изголовьем к двери, и мальчишка тут же пристроил на нее фонарь и шляпу.
Потом повернул голову и угрюмо посмотрел на женщину. Глаза из-под расчесанной надвое челки горели мрачным огнем.
— Я знаю, кто это сделал.
— Вы хотите сказать, вы знаете, кто убийца? — переспросила Скалли, чтобы избежать недоразумения. Она была готова к тому, чтобы услышать короткий ответ — «я». Но не верила в такую возможность.
— Вы слышали наши молитвы, вы видели, как мы живем, вы знаете нашу веру. Я хочу, чтобы вы нашли этого убийцу. Ради меня нашли. Он был моим лучшим другом.
Парень отвел взгляд, и черты его смягчились горем.
— Как его зовут? — Скалли не позволяла себе отвлечься.
— Брат Мартин. Я называл его Марта, — слабая улыбка пробежала по губам.
Община « родственников »
Три года назад
— Марти, что мы натворили! — заикаясь, выговорило перепуганное, но очень красивое полуодетое создание, сползая с кровати на пол.
Длинные каштановые волосы волной скользнули по простыне на плечи. Девушка вцепилась в собственную шевелюру, всхлипнула и закрыла лицо руками, не выпуская волос.
На кровати завозились.
— Что мы натворили... — невнятно проскулила девушка снова.
Человек на кровати свесил руку, пошарил в воздухе, коснулся склоненной головы и хотел было погладить, но девушка, вздрогнув, отстранилась.
— Не дергайся, Эндрю. Сейчас ничего не будет. Должно пройти какое-то время.
С этими словами человек сел на кровати, а затем гибким движением опустился рядом с подругой.
Две девушки сидели на полу бок о бок, обе небольшого роста, обе в белых мужских рубахах слишком большого размера, обе длинноволосые, только у второй вьющиеся волосы были чуть короче и отдавали в рыжину.
Эта вторая и нарушила долгое молчание:
— Я думал, будет больнее, — сказала она. — Эндрю, ты как?
Та, которую называли «Эндрю», наконец-то отняла руки, удивленно посмотрела на них, перевернула ладонями вниз... Потом — видимо, успокоившись — разделила спутавшиеся пряди примерно поровну и откинула назад.
