Грэхэм Мастертон - Пария
— Почему затруднительное? — удивился я. — Я что-то не заметил.
— Мне следует сначала представиться, — сказал молодой человек. — Меня зовут Эдвард Уордвелл. Я работаю в Музее Пибоди, в отделе архивов.
— Ну что ж, приятно познакомиться.
Эдвард Уордвелл нетерпеливо дернул себя за бороду. Он относился к тем молодым американцам, которые напоминают чучела и одеты в стиле шестидесятых годов прошлого века: пионеры или проповедники. На нем были поношенные джинсы, а его волосы наверняка месяц не видели расчески. Похожих на него молодых людей можно встретить почти на каждой фотографии времен начала расселения в таких местах как Мэнси, Блэк Ривер Фоллс или Джанкшн-сити.
Неожиданно он снова схватил меня за руку так, что мы остановились, и склонился так близко, что я почувствовал запах анисовых конфет в его дыхании.
— Сложность в том, мистер Трентон, что мне строго приказали приобрести для архива картину, которую как раз купили вы.
— Вот эту? Речь идет о виде побережья Грейнитхед?
Он поддакнул.
— Я опоздал. Я хотел прийти на аукцион около трех. Мне сказали, что картину не выставят на продажу до трех часов. Поэтому я подумал, что у меня еще много времени. Но я как-то забылся. Моя знакомая недавно открыла салон моды на площади Ист-Индиа, я пошел ей помочь, ну, так все и вышло. Я опоздал.
Я пошел дальше.
— Значит, вам приказали купить эту картину для архивов Музея Пибоди?
— Вот именно. Это исключительно интересная картина.
— Ну, тогда я очень рад, — заявил я. — Я купил ее только потому, что на ней изображен мой дом. Всего за пятьдесят долларов.
— Вы купили ее за пятьдесят долларов?
— Вы же слышали.
— Знаете ли вы, что она стоит много больше? Пятьдесят долларов — это просто настоящая кража.
— В таком случае, я тем более рад. Я коммерсант, как вам известно. Я занимаюсь торговлей, чтобы заработать на жизнь. Если я могу купить что-то за пятьдесят долларов, а потом продать это долларов за двести, то это и есть мой хлеб.
— Мистер Трентон, — сказал Эдвард Уордвелл, когда мы сворачивали с площади Холок на улицу Гедни. — Эта картина имеет исключительную ценность. Она на самом деле необычна.
— Великолепно.
— Мистер Трентон, я дам вам за эту картину двести пятьдесят долларов. Сразу, из рук в руки, наличными.
Я остановился и уставился на него.
— Двести пятьдесят долларов наличными? За эту картину?
— Ну, округлим сумму до трехсот долларов.
— Почему эта картина так чертовски важна? — спросил я. — Ведь этого всего лишь весьма посредственная акварель с видом побережья Грейнитхед? Ведь неизвестно даже, кто ее нарисовал.
Эдвард Уордвелл упер руки в бока, глубоко вздохнул и надул щеки, будто разъяренный отец, пытающийся что-то объяснить инфантильному тупому сыну.
— Мистер Трентон, — заявил он. — Ценность этой картины в том, что она представляет вид Салемского залива, который в те времена не воплотил ни один художник. Она восполнит пробелы в топографии этих мест, поможет нам установить, где стояли определенные здания, где росли деревья, как точно проходили дороги. Знаю, что произведением искусства эту картину не назовешь, но я успел заметить, что она необычайно точно передает подробности пейзажа. А именно это — самое важное для Музея.
Я на минуту задумался, а потом сказал:
— Я не продам ее. Пока. Пока не узнаю, в чем здесь дело.
Я перешел на другую сторону улицы Гедни. Эдвард Уордвелл попробовал меня догнать, но проезжавшее такси гневно просигналило ему.
— Мистер Трентон! — закричал он, отскакивая перед капотом автобуса. Подождите меня! Вы, наверно, не поняли!
— Возможно, не захотел понять, — буркнул я в ответ.
Эдвард Уордвелл, задыхаясь, догнал меня и шел рядом, время от времени поглядывая на пакет с картиной с такой миной, будто хотел его у меня вырвать.
— Мистер Трентон, если я вернусь в Музей Пибоди с пустыми руками, меня выгонят с работы.
— Пусть выгоняют. От души сочувствую, но не надо было опаздывать на аукцион. Если бы вы пришли вовремя, то вы получили бы эту картину. Теперь же картина моя, и пока я не имею желания продавать ее. Особенно, извините, на улице, и в такую погоду, как сейчас.
Эдвард Уордвелл провел пальцами по всклокоченным волосам, отчего его прическа еще больше стала напоминать индейский головной убор из торчащих во все стороны перьев.
— Извините, — сказал он. — Я не хотел быть назойливым. Просто эта картина очень важна для музея. Понимаете, очень важна по архивным соображениям.
Мне стало почти жаль его. Но Джейн постоянно вколачивала мне в голову, что в торговле антиквариатом существует единственный принцип, который нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах. Никогда не продавай ничего из жалости, иначе сам будешь нуждаться в жалости.
— Послушайте, — заявил я. — Музей Пибоди мог бы время от времени одалживать эту картину. Я мог бы договориться об этом с директором.
— Ну, не знаю, — буркнул Эдвард Уордвелл. — Мы хотели иметь картину для себя. Можно хотя бы посмотреть на нее?
— Что?
— Можно хотя бы посмотреть на нее?
Я пожал плечами.
— Если хотите. Идемте в мою машину. Тут недалеко, на Рили-плаза.
Мы прошли через улицу Маргин и прошли через стоянку к моему восьмилетнему песочному „торнадо“. Мы сели, и я включил верхнее освещение, чтобы лучше видеть. Эдвард Уордвелл закрыл дверцу и устроился поудобнее, как будто его ожидало путешествие миль в двести. Я почти не сомневался, что сейчас он наденет ремень безопасности. Когда я развернул бумагу, он снова склонился ко мне, и я опять почувствовал анисовый аптечный запах. Видимо, его ладони вспотели от волнения, поскольку он вытер их о джинсы.
Наконец я закончил разворачивать бумагу и прислонил картину к рулю. Эдвард Уордвелл придвинулся так близко, что у меня даже заболела рука. Я мог заглянуть ему прямо внутрь волосатой спиральности левого уха.
— Ну и? — наконец спросил я. — Что скажете?
— Восхитительно, — ответил он. — Видите пристань Ваймана — здесь, со стороны Грейнитхед? Видите, как она мала? Обычная, на скорую руку скрепленная конструкция из балок. Не то, что пристань Дерби со стороны Салема. Там были склады, конторы и порт для кораблей Вест-Индийской компании.
— Вижу, — ответил я равнодушно, стараясь сбить его с толка. Но он придвинулся еще ближе и всматривался в каждую малейшую подробность.
— А это Аллея Квакеров, она уже тогда шла от деревушки, а вот здесь Кладбище Над Водой, хотя тогда оно называлось Блуждающее кладбище, только неизвестно почему. Вы знаете, что Грейнитхед до 1703 года назывался Восстание Из Мертвых? Наверно, потому, что поселенцы из Старого Света начинали здесь новую жизнь.
