Игорь Липин - Казаки
Девушка слабо охнула и сильнее прогнулась в пояснице. Сладкая истома охватила Митяя и он, забыв про всё, предался блаженному движению бёдер.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Бурно извергнувшись семенем, Митяй еще некоторое время стоял, крепко сжимая девушку за бёдра и блаженно закрыв глаза. Только сейчас он стал понимать, почему взрослые казаки говорили, что нет ничего в жизни слаще хорошей бабы и отчего иногда из-за них сходились в смертельной схватке.
Странное ощущение испытывал он сейчас. Стало отчего-то жалко несчастную, искалеченную им пленницу. Захотелось погладить её по густым волосам, приголубить. Подчиняясь этому чувству он развязал ей руки и осторожно опустил на снег. Увидев как голая кожа бёдер мгновенно покрылась пупырышками от холода, спохватился и, скинув с себя куртку, пересадил девушку на неё.
Досадуя на себя, отошёл к костру, со злостью стал укладывать рюкзак. Вот ведь наваждение какое! Что-то совсем он расклеился! С поганой крысятницей обращается как с нормальным человеком. Хорошо, ещё что никто не видит. Только и без этого насмешек ему не избежать. Когда будет о вылазке отчитываться, как объяснить что баба столько ранений ему нанесла? Ржать будут станичники…
Искоса он следил за пленницей. Быстро сделав свои женские дела, она, низко склонив голову, тщетно пыталась соединить лоскутки трусов и кальсон. От этого зрелища ещё паскуднее стало на душе. Какого чёрта он, как безумец, начал на ней одежду ножом кромсать? Пришлось дать ей иголку с ниткой:
— Только ты, это самое… нитки экономь. Неизвестно, может ещё понадобятся.
Не поднимая глаз, девушка молча кивнула.
А Митяй призадумался. После того, что произошло между ними пару минут назад, дело совсем худо было. Бабу, которая в себе семя казака носит, нельзя даже пальцем трогать, не говоря уж о том, чтобы убить — такой закон! И никто этот закон нарушить не может. Получается, что сейчас, вместо куска мяса он, в самое голодное время, в станицу лишний рот притащит. Бросить её в лесу подыхать тот же самый закон не позволяет. Да и нельзя с пустыми руками возвращаться.
Вот ведь, как накосячил он… Что будет после всего этого — неизвестно…. Скорее всего, сожрут Митяя, а крысятницу эту в его землянке временно поселят. Пройдет три месяца, а там посмотрят станичники: не брюхатая ли она и тоже в расход пустят. А может какому-нибудь никчёмному казаку в жёны отдадут, если весной со жрачкой посвободнее будет. От таких мыслей аж зубами заскрипел бедный Митяйка…
Однако, думай — не думай, а делать нечего. В станицу возвращаться все равно придётся.
Да, ещё чуть не забыл опять — обыскать-то девку всё равно надо, хотя что-то и подсказывало, что больше она не станет на него бросаться. Через силу снова шагнул к девушке и стал тщательно прощупывать на ней одежду. Так и есть! В кармане, пришитом с внутренней стороны парки, лежало что-то твёрдое. Сунув руку в уютное тепло на животе девушки, нащупал и достал этот предмет.
Взглянув на него, Митяй обмер от удивления. На его ладони лежал самый настоящий Викс! Легендарный нож «Викторинокс»! С кучей лезвий, пилочек и всевозможных приспособ на все случаи жизни. Таким инструментом легко можно было и обутку починить, и ловушку-капкан смастачить, и мелкую дичь разделать и даже ногти подстричь. В станице только у двоих казаков были такие ножи, и стоили они целое состояние.
Спрятав находку в свой карман и, пытаясь сгладить неловкое чувство, спросил:
— Как звать-то тебя, хоть скажи?
По-прежнему не поднимая глаз, она тихо прошептала:
— Маша… Мария.
— Ты Маша, на лыжах-то сама пойдёшь?
В ответ она только отрицательно качнула головой.
Был у казаков старинный способ, как заставить пленного свом ходом идти. Он, правда, только для мужиков годился: на яйца одевалась петля из тонкой бечевки, а длинный конец из ширинки выпускался. Пленный тогда сам бежал вприпрыжку, даже не надо было за бечевку подёргивать. Можно, конечно, что-нибудь такое и с бабой сотворить, только Митяю и думать не хотелось об этом. Да и не было уверенности, что она долго пройти сможет — мозги-то у неё сильно стрясены, если почти сутки без сознания была.
Он решил тащить свою пленницу так, как раненых носят: усадив девку в рюкзак, распорол боковые швы, а через образовавшиеся отверстия просунул её ноги.
Получилось что-то вроде удобного сиденья у него за спиной. Вот только ржать казаки будут, когда увидят, как крысятница на спине Митяя в станицу въезжает.
Опять его отца — Ботаника-старшего поминать начнут. А плевать! Ничего уж тут не поделаешь, если они такими ботаниками уродились!
Накинув лямки, примерился к грузу. В рюкзаке тащить её вроде бы совсем легко.
Оттолкнувшись лыжной палкой, споро заскользил Митяй к дому. Вскоре места пошли знакомые. Если судить по очертаниям приметных сопок, то идти осталось не более чем полдня. Может, к вечеру уже дома будет.
Только вот загадывать наперёд ничего нельзя. Примета такая.
Начали снова раны ныть. Боль усиливалась. Усталость медленно накапливалась во всём теле. Всё чаще приходилось останавливаться и, опершись на палку, отдыхать.
Садиться в снег он опасался — боялся не встать потом. Девушка уютным комочком согревала спину и теплом дышала в ухо. Руками доверчиво обняла его за шею. Митяю даже подумалось — она легко бы смогла сейчас, воспользовавшись моментом, вырвать ему кадык или выдавить глаза. Однако не делает этого — или в голову ей такое не приходит, или на силы свои не надеется? А может, просто не хочет? Да не, скорее всего, знает, что не сразу умрёт Митяй, перед смертью обязательно прикончит её.
Поэтому остаётся несчастной только смириться и покорно ехать в плен, который не сулит ничего хорошего…
Вот и старая лыжня, почти занесённая снегом. Идти по ней стало немного легче, только перед глазами всё чаще начала появляться серая пелена. Временами пошатывало, отчего Митяй едва сохранял равновесие. На некрутом спуске не удержался и рухнул в снег. Рюкзак с живым грузом перелетел через голову.
Чертыхаясь, он долго, теряя последние силы, выкарабкивался из сугроба. Чтобы встать пришлось отстегнуть лямки рюкзака и крепления лыж. Встав на колени, начал вытягивать из пухляка свою ношу. Осторожно смёл снег с лица девушки и с тревогой заглянул ей в глаза. От их удивительно-синего цвета опять что-то всколыхнулось и защемило в его душе. На секунду показалось, что он будто бы нырнул в глубокое-глубокое озеро с голубой водой. Прогнав от себя наваждение, погладил девушку по щеке и потуже затянул шнурок капюшона. В ответ она слабо улыбнулась и устало прикрыла веки.
