Сьюзан Хаббард - Исчезнувшая
— Что он пишет?
— Ничего. — Она снова вытерла глаза. — Ничего о себе не пишет. Все, что угодно, — про поиск дома, про работу, про «цветовую палитру ирландской сельской местности». — Она вытерла ладонь об футболку. — Сегодня годовщина нашей свадьбы! А этот человек говорит, что помнит все.
Я силилась придумать что-нибудь утешительное.
— Он не любит говорить о своих чувствах.
— Это я знаю лучше, чем кто-либо другой.
— Тебе он, по крайней мере, пишет. — Я получила от папы всего две открытки — открытки, доступные праздному взгляду любого, — ничего похожего на пухлые конверты из тонкой голубой бумаги, которые приходили маме.
— Тебе он тоже написал. — Мае махнула в сторону кучки конвертов на журнальном столике. — Они пришли вчера, вместе с этим. Я так расстроилась из-за пчел, что только сегодня вскрыла почту.
Я вытянула адресованный мне конверт, удивленная собственной радостью. Но не открыла его. Это я хотела проделать в одиночестве.
Мае кивнула. Затем она, должно быть, настроилась на мои мысли, потому что сказала:
— Нет, лодыжка? Надо было научить тебя делать переворот на каяке.
Оказавшись у себя в комнате одна, я разорвала конверт. Письмо состояло в основном из отчета о путешествии: побережье графства Керри пустынно, но красивее, чем он себе представлял, — серые скальные выходы на фоне темно-зеленых полей и, куда ни глянь, развалины замков.
«История вторгается в современность на каждом шагу», — писал он. Слышала ли я о Скеллигском монастыре? Монахи жили в напоминающих ульи каменных хижинах на скалистом островке в Атлантическом океане у берегов Керри. Они покинули монастырь в двенадцатом веке. Им пришлось уйти из-за раскола, после того как некоторые монахи стали сангвинистами.
Он надеялся, что я продолжаю читать. Затем он цитировал строчки из поэмы Уильяма Батлера Йейтса: «Так пусть живет, как лавр вечнозеленый, // в родную вечность уходя корнями»[1].
В заключение он писал: «Я скучаю по тебе».
Этого было недостаточно.
Мае сказала, что лодыжку надо хотя бы один день выдержать в покое. Вынужденная неподвижность сделала меня раздражительной. Чтобы развеселить меня, она принесла мне журналы, купленные в городской аптеке.
Это оказались не те, что я предпочитала. В них основное внимание уделялось текущим событиям: правительство, политика, преступность и война. Я листала их, и мне становилось все тошнее и мрачнее. Папа называл такие события «эфемерами» и говорил, что они возникают циклично. Он говорил, что не стоит обращать внимание на текущие фазы циклов, ибо это порождает «иллюзорное ощущение контроля над происходящим и, в итоге, фрустрацию».
Интересно, прав ли отец? Действительно, я мало что могла сделать, чтобы остановить войну или преступление. Но какая-то часть меня испытывала мрачное удовольствие оттого, что теперь я знаю о них чуть больше.
До сих пор война оставалась для меня историческим термином. Под пером историков войны делались обоснованными, понятными, даже благородными, если проанализировать мотивы всех сторон конфликта. Я смотрела на фотографии в журналах и думала: «История — это просто еще одна разновидность повести».
Мае внесла поднос с обедом на двоих. (Дашай «вышла», и, судя по маминому тону, не стоило спрашивать куда.)
Поставив поднос, она сказала:
— У тебя все еще грустный вид, Ариэлла.
— Я читала про политику. — Я развернула салфетку и расправила ее на коленях. — Папа не обращал на нее внимания.
— Тем больше у тебя причин обращать. — Она передала мне приборы. — Если мы будем игнорировать мир, то на свою беду.
— Догадываюсь. Но я скучаю по старым временам. — Фраза повисла над столом сентиментальной розоватой кляксой.
— Я порой тоже.
— О чем ты скучаешь?
— Иногда по Саратога-Спрингс. Думала, я скажу, что скучаю по уединению, которым наслаждалась здесь, пока не появилась ты?
— Может быть. — Подобная мысль не раз посещала меня.
— Я рада, что ты здесь. Во всех смыслах. — Она сняла крышку с блюда и начала ложкой раскладывать устрицы в белом соусе на подушку из припущенного шпината и поджаренного хлеба.
— Я скучаю по своему велосипеду. — Эта мысль тоже возникла ниоткуда. С папой я почти всегда думала, прежде чем заговорить.
— Твой велосипед, должно быть, на складе, вместе с мебелью из старого дома. — Она протянула мне тарелку, которую я пристроила на коленях.
Устрицы пахли лимоном, сливками, маслом и эстрагоном — они намекали на дальние края, где мне еще предстояло побывать.
— Почему бы нам не поехать и не забрать твой велосипед? Обстановка нам тоже понадобится, когда достроим дом. Рафаэль сказал, чтобы мы взяли со склада все, что нам нужно, а остальное раздали.
Мае сообщила, что заказала нам билеты на самолет до Олбани на начало сентября. Там мы возьмем напрокат грузовик, поедем в Саратога-Спрингс, а потом на нем же вернемся домой со своим имуществом. Мысль навестить родной город вместе с мамой мне понравилась. За обедом мы говорили о папе.
— Ты права — Рафаэль никогда особенно не понимал политики, — сказала мае. — Может, потому, что ему не было знакомо чувство семьи или принадлежности к группе. Отца он не знал. Мать умерла при его рождении, вырастила его тетя.
— Тогда, по-моему, ему должно еще больше хотеться быть рядом с нами. — Я едва прикоснулась к еде, а против маминых устриц в белом соусе практически невозможно устоять. — Ему стоило задержаться здесь подольше, чтобы дать нам шанс. — «Шанс побыть семьей», — добавила я мысленно, посчитав эти слова чересчур сентиментальными, чтобы произносить их вслух.
Мае все равно их услышала.
— Но если человек растет без этого ощущения близости, откуда ему знать, как испытывать ее к другим. Она может просто пугать его.
— Я выросла без этого. — Я отодвинула тарелку. — Хочешь сказать, я никогда ни с кем не буду близка?
Слова задели ее, но она постаралась не показать виду и снова пододвинула мне тарелку.
— Если хочешь, чтобы лодыжка зажила, надо есть.
Я наколола на вилку устрицу и откусила кусочек.
— Возводить обвинения легко, — сказала она. — Я виню себя за то, что оставила тебя столько лет назад, и за то, что отпустила одну на каяке сегодня. Это обоснованные обвинения. Я знаю, какую роль я сыграла, и знаю обстоятельства. Но обвинять человека в том, что он не может перестать быть самим собой, несправедливо.
Я чувствовала, что она права. Но я не могла отказаться от мысленно написанной повести о воссоединении моей семьи и дальнейшей жизни в любви и согласии. Нет, я не готова была расстаться с этой повестью.
