Брэм Стокер - Дракула
Стокеровский Дракула — «носферату», «не-умерший», отлученный от смерти. Бессмертие Дракулы, с одной стороны, — манифестация могущества, с другой — аллегория заблуждения, остановки на пути самосовершенствования. Как и положено дьявольскому дару, вечная жизнь оборачивается проклятием — это вечная смерть: попавший в дьявольскую ловушку уже не в силах сам выбраться из нее и возродиться.
В финале романа тело вампира, чье сердце пронзено и горло перерезано, рассыпается в прах, но именно тогда на Дракулу нисходит счастливое умиротворение. Мистически эту сцену правомерно истолковать так: во прах рассыпалось ложное, тленное, и посвященный миновал рубеж. Теперь он мертв для смерти и жив для жизни вечной.
Таково последнее слово Брэма Стокера. Позднее он представил новые знаменитые образцы литературы «ужасов» — романы «Драгоценность Семи Звезд» (в русском переводе — «Талисман мумии»), «Леди в саване», «Логово Белого ящера», рассказы и т. п. Особого внимания заслуживает «Гость Дракулы» — собственно, не рассказ, но глава из «Дракулы», исключенная по редакторским соображениям и опубликованная вдовой в 1914 г. после смерти писателя в качестве самостоятельного текста. Интересно, что в «Госте Дракулы» трансильванский вампир спасает Гаркера от конкурирующих притязаний вампирессы из Штирии (кстати, локализация в Штирии — явная аллюзия на повесть Шеридана Ле Фаню «Кармилла» (1872), где заглавная героиня-вампир была родом именно из этой австрийской области).
Однако «Дракула» остался на особом положении. Это — при всех огрехах нарративной техники — роман-миф.
Дракула в России: новый визит
В 1900-х гг. роман Стокера достиг России, причем — таинственная славянская симпатия к вампирической проблематике? — это были первые его переводы на иностранный язык.[36] До октябрьского переворота 1917 г. роман переводили неоднократно, явно воспринимая как популярное авантюрное сочинение. В одном из переводов «Дракула» по аналогии был даже приписан Мери Корелли, известной русским читателям в качестве автора мистико-приключенческих романов, а в 1912–1913 гг. «Дракула» вышел в серии приложении к еженедельнику «Синий журнал» — типичному образчику массовой журналистики.
М. Г. Корнфельд, издатель этого еженедельника, выпускавший также специально-юмористический журнал «Сатирикон» и специально-детский журнал «Галчонок», очевидно, тяготел к паралитературе. Потому, решив, наряду с прочими средствами привлечения читателей, прибегнуть к изданию библиотеки-приложения, он включил в серию не только авантюрные романы (К. Фаррера, А. Конан-Дойля), но и, как гласила реклама, «литературу из области таинственных и неизвестных миров и необыкновенных событии». Своего рода жемчужиной серии, опять же согласно рекламе, надлежало стать «самой страшной книге мировой литературы» — «Граф Дракула (Вампир)» Стокера.
Соответственно работавшая для «Синего журнала» переводчица Нина Сандрова (псевд. Надежды Яковлевны Гольдберг) интерпретировала «Дракулу» в качестве феномена паралитературы. Она произвольно исключала или кратко пересказывала сцены, которые по ее мнению, не содержали «действия», да к тому же были сложны с языковой точки зрения. Так, бессвязная речь Ренфилда в главе XVIII: «Вы должны гордиться вашим состоянием и высоким положением. Признание их Соединенными Штатами является прецедентом», — отнюдь не должна обнаруживать безумие пациента дома умалишенных: слово «state», переведенное как «состояние» в данном случае значит «штат», и Ренфилд говорит о штате Техас, откуда родом его собеседник, неожиданно демонстрируя удивительные познания в истории Северной Америки.
В результате такого рода вольностей особенно страдали эпизоды, где Стокер использовал просторечие. Стоит отметить, что эти эпизоды принципиальны для понимания романа. Например, чудаковатый старый моряк, рассуждения которого выпали по вине Сандровой из главы VI, поведал историю самоубийцы, в могиле которого позднее нашел первое убежище Дракула, высадившись на английский берег. Тем самым исчез и намек на «родство» самоубийц и вампиров, обусловленный религиозной и традиционно мистической направленностью романа.
Однако формату развлекательной библиотеки «Дракула» Нины Сандровой, видимо, отвечал и в качестве паралитературного романа нашел в России подражателей. В том же «Синем журнале» за 1912 г. Сергей Соломин (Сергей Яковлевич Стечкин) напечатал рассказ «Вампир» (№ 46), где влияние «Дракулы» ощутимо и на сюжетном уровне (история новой Синей Бороды, жены которого «подозрительно» умирают от малокровия), и в параллельности научных (причина смерти несчастных женщин — неизвестный вирус) и «таинственных» интерпретаций. Кстати, опубликованный несколько позже рассказ Соломина «Женщина или змея» (1912, № 48) напоминает другой роман Стокера — «Логово Белого ящера». Наконец, в 1912 г. Московской типографией В. М. Саблина выпущена книга «Вампиры» — «Фантастический роман барона Олшеври из семейной хроники графов Дракула-Карди». Роман выполняет функцию предыстории событий, развертывающихся в произведении Стокера (обстоятельства появления вампиресс, обитающих в Трансильванском замке). Сочетание «иностранного» имени и титула неизвестного сочинителя — «барон Олшеври» — правдоподобно расшифровывается с учетом принятых тогда форм сокращения (б. Олшеври) как «больше ври», демонстрируя русское происхождение и явную установку не столько на оккультизм, сколько на развлечение.
Иным было прочтение «Дракулы» русскими символистами. А. А. Блок (знавший роман по переводу 1902 г.) в письме к Е. П. Иванову (3 сентября 1908 г.) сообщал другу: «Читал две ночи и боялся отчаянно. Потом понял еще и глубину этого, независимо от литературности и т. д».[37]
Прервав цитирование письма, стоит напомнить запись в дневнике Блока (16 апреля 1913 г.) о его знакомой, которая «читала „Вампира — графа Дракулу“ и боялась, положила горничную спать с собой. Перед окном ее спальни — дерево, любимое в Петербурге, на нем ворона сидела в гнезде. Гнездо разрушили. Утром после чтения „Вампира“ ворона вращала глазами и пугала».[38]
Теперь снова — письмо Иванову: «Написал в „Руно“ юбилейную статью о Толстом под влиянием этой повести. Это вещь замечательная и неисчерпаемая, благодарю тебя за то, что ты заставил, наконец, меня прочесть ее».[39] В статье «Солнце над Россией», о которой идет речь в письме, Блок использует юбилей Толстого для противопоставления писателя царящим в России силам зла. Причем речь идет не только о реакционной бюрократии, последователях К. П. Победоносцева — «не они смотрят за Толстым, их глазами глядит мертвое и зоркое око, подземный, могильный глаз упыря».[40] В связи с этим современный славист указывает: «опираясь на отраженную в романе Стокера традицию поверий, связанных с вампирами, Блок уподобляет Толстого солнцу — его присутствие помогает сдерживать силы тьмы. Но что произойдет после заката?»[41]
