Жемчуг покойницы - Менка Мила

…Дыбенко, щуря слезящиеся глаза, присмотрелся. Он никогда не видел Софию Пейц до ее помешательства, если не считать свадьбы, на которой лицо ее было от него закрыто… Зато он часто видел во сне перекошенный рот своей жертвы, которую он и еще несколько его пьяных дружков настигли недалеко от реки. То была полоумная, оборванная жидовка… Не может быть!

– Бре-брешешь! – крикнул он. – Я знал Софию, ты – не она! Панкрат помог тебе подделать документы, и ты, боясь разоблачения, убила его!

– Мы оба знаем, при каких обстоятельствах состоялось наше с тобой знакомство! – сверкнула глазами вдова.

И полицмейстер затих, окончательно убедившись, что перед ним действительно София.

– К сожалению, мы не можем спросить у писаря, кто его убил: бедный Панкрат покоится на дне реки… – тихо продолжила вдова. – Но я-то знаю…

Глаза ее продолжали смотреть в самую душу Дыбенко, и он почувствовал озноб – зубы его застучали.

Мария Райда, вспомнив ночное происшествие, громко охнула – и дрожащей рукой показала на Дыбенко. Не выдержав направленных на него взглядов, Самсон Казимирович бросился было бежать, но, споткнувшись, упал, и его быстро скрутили, невзирая на ругань и угрозы.

– Вы совсем не изменились, люди… Злоба, зависть и похоть отравляют ваш мир… Мне жаль вас. Прощайте… – печально сказала вдова, фигура которой в призрачном свете ночного светила казалась почти прозрачной.

Ее бледное лицо было мокрым от слез. Повернувшись, она медленно пошла в воду по лунной тропинке.

– Эй! Глядите, она же сейчас ей-богу утопнет! Сделайте что-нибудь! – крикнул из толпы старческий голос, но никто не пошевелился.

Воцарилась тишина. Лишь прибрежные деревья шелестели листвой, да журчала тихо река.

Люди молча наблюдали, как вдова медленно погружается в воду. Вскоре река сомкнулась у нее над головой, а затем и зонтик, который она держала в руках, перевернулся и поплыл по течению, кружась на волнах, поблескивая полированной ручкой.

– Мама, а тетя вернулась туда, откуда пришла? – спросила маленькая девочка, теребя свою мать за подол юбки.

– Да, доченька, да, – ответила горожанка, не в силах оторвать взгляда от играющей лунными бликами водной поверхности.

Расходились молча, подавленные тяжелым зрелищем. Связанный Самсон Казимирович больше не ругался и не делал попыток бежать.

…Наутро на берегу обнаружили тело Панкрата Сиза. Дыбенко признал свою вину и пошел на каторгу. Его не спасли ни связи, ни заключение докторов о том, что он находился в состоянии временного помешательства. А через месяц Амалия Кирилловна получила известие, что ее муж умер, отравившись баландой, но поговаривали, что на самом деле смерть его была куда страшнее.

***

В полицейском протоколе происшествие на реке было освещено как несчастный случай, повлекший за собой смерть Софьи Пейц, тело которой и на сей раз не было обнаружено. Местные жители до сих пор верят, что были свидетелями возвращения жены Йозефа с того света и обратно. Так ли это – одному Богу ведомо…

А на могиле малышки Рахили вы всегда можете увидеть живые цветы. Мария Райда заботится об этом.

Жемчуг покойницы

Проводить старуху в последний путь никто не пришел.

Отец Игнат зачитал полагающуюся при погребении молитву. Могильщики опустили убогий гроб в наспех вырытую могилу и дружно замахали лопатами, засыпая ее. Священник не стал дожидаться, когда они закончат, оставил им бутылку мадеры за работу (старуха была очень бедна) и степенно удалился, осеняя себя крестным знамением и шевеля полными губами.

День выдался жаркий. Холщовые рубашки на спинах мужиков намокли от пота. Сформировав холмик и воткнув в него простой безымянный крест, они сели неподалеку отдохнуть от трудов, а заодно распить вино, что дал им за работу отец Игнат.

Выпили по глотку – помянули новопреставленную. Мадера была тяжелой и теплой, поэтому, когда бутылка почти опустела, могильщики были изрядно пьяны.

– А что, Сашко, не рассказывал ты мне давно про свою Юльку? Или передумал жениться на ней? – заглядывая в бутылку, точно в подзорную трубу, спросил Михей.

Сашко глубоко вздохнул и не без горечи в голосе произнес:

– Я-то нет, да кабы она не передумала… Пока коплю на свадьбу – того и гляди – уведут мою Юльку…

– И много удалось тебе скопить?

– Да с этими разве скопишь?! – Сашко кивнул головой в сторону свежей могилы. – Ведь одни нищие мрут. Тут и на бусы Юльке не накопишь, а хочется, чтобы и еды на свадьбе было вдоволь, и музыкантов позвать, и…

– Погоди-ка! – подняв палец вверх, внезапно прервал его Михей. – На бусы Юльке, говоришь, не накопишь? Дык, они – и бусы, и золото, и камни-самоцветы – вона, тут, в пятидесяти шагах от нас с тобой!

Сашко тряхнул головой, и тут до него дошло, что Михей имеет в виду.

– Что ты! Что ты! – словно отбиваясь от черта, замахал руками младший могильщик. – Разве ж такое можно?! Грабить мертвых – большой грех!

– Это как посмотреть… – философски заметил Михей. – Вот смотри: год назад схоронили мы Сычиху, дык все ей и при жизни досталось – и богатство, и почет! Не то, что нонешней покойнице! А зачем, спрашиваю тебя, Сычихе шитый жемчугом сарафан? А богатая кичка? А сколько нитей жемчуга было на ней, спаси господи ее душу? – И Михей опрокинул в себя остатки мадеры.

Сашко посмотрел на выпирающий под коричневой кожей кадык Михея, вспомнил в деталях Сычиху и брезгливо поморщился:

– После желтой морщинистой шеи Сычихи… на длинную, нежную шею моей Юльки?! Да гори он, этот жемчуг… Не хочу я, отстань, дядя Михей! – И Сашко икнул.

Но Михей не унимался:

– Зачем же Юльке? Жемчуг мы сможем продать на ярмарке в Павице, а на вырученные деньги и свадьбу справишь, и купишь Юльке свадебный подарок. И нам хорошо, и Сычиха тебе вроде как поможет. Может, часть грехов с нее спишут! – Он поднял глаза к небу.

Солнце пошло на убыль, кладбищенский сад шелестел зарослями сирени и дички. Акация, отцветая, роняла белые слезы. Малиновка, сидевшая на памятном шесте, что был врыт у могилы Сычихи, наблюдала за работой гробокопателей. На кладбище в эту пору не было ни души. Вдалеке послышался колокольный звон, собирающий прихожан на вечернюю службу.

Тех, кто был беден, как сегодняшняя старуха, хоронили в низине, где почва была глинистой и вода близко.

А Сычиха еще при жизни выбрала себе для могилки сухое местечко. Копали долго – могила была вырыта основательно, да и земля успела спрессоваться. Вот уже в небе появилась огромная, полная луна.

Сашко уже протрезвел. И хотя ночь была теплая, его внезапно стал колотить озноб. Он уже хотел отказаться от затеи, но было поздно: лопата скользнула по крышке гроба.

В этот самый момент ничего не подозревающий Михей, ходивший в сторожку за керосиновой лампой, поставил ее на землю и спрыгнул вниз, проломив подгнившие доски – аккурат посередине. Послышался негромкий треск – это лопнул живот покойницы, в который Михей угодил ногой. На погребальном покрывале тотчас стало расплываться темное пятно.

– Фу-ты, пропасть! – выругался Михей, расставил ноги по сторонам гроба, прикрыл рот ладонью, а второй рукой стал отрывать остатки крышки, чтобы поскорее добраться до вожделенных жемчужных нитей.

Сашко, вжавшись спиной в стену ямы, с ужасом смотрел на него.

– Чего глазами хлопаешь, посвети мне! – зло бросил ему Михей, отрывая последний кусок крышки.

Сашко проворно выбрался из могилы и взял в руки лампу.

…Лицо Сычихи было наполовину изъедено личинками, она смотрела на возмутителей своего спокойствия пустыми глазницами и сквозь пергамент уцелевшей кое-где на губах кожи жутко улыбалась.

Сашко успел отставить лампу, и его стало выворачивать мадерой на куст бузины. Пока его рвало, Михей времени даром не терял: его длинные жадные пальцы уже блуждали по шее покойницы в надежде обнаружить замок бус. Но бусы, похоже, вовсе не имели никакой застежки – они были настолько длинны, что одевались по старинке, просто.