Александр Варго - Взгляд висельника
– Папа, ты не поймешь!
– Сынок, давай поговорим.
Саша почувствовал, что ребенок задумался. «Может, он из-за Лидки?» – подумал Истомин. Дети ведь все понимают и чувствуют. В их семье уже давно разлад. Эта тварь не только на Сашу обозлилась, она и ребенка будто не замечала. Кукушка.
– Папа, – тихо позвал Сережа.
– Да, сынок, – как можно мягче ответил Саша.
– Ты меня спасешь?
– От чего? – Истомин понял, что плачет. – Конечно, сынок. Но от чего?
– От смерти, – просто ответил мальчик, так и не повернувшись к отцу.
– О чем ты говоришь, сынок? Ты так еще молод…
– Меня хотят убить.
Как он не додумался сам?! Мальчишке кто-то угрожает! Угрожает убить!
– Кто? Сынок, если ты не скажешь, кто хочет тебя убить, тогда я не смогу тебе помочь.
Мальчик как-то пригнулся и повернулся лицом к отцу.
– Папа…
Истомин очень надеялся, что это не ответ на его вопрос.
– Меня хочешь убить ты.
И в этот момент Сережа развернулся и прыгнул в окно. Саша успел только закричать… проснулся он от собственного вопля.
* * *«Придурок», – услышал он голос Лиды.
Глаза долго привыкали к темноте. Он все еще не мог понять, где находится. Саша сел на кровати. Посмотрел на окно и тут же в мельчайших подробностях вспомнил ночной кошмар. Он резко вскочил, чем вызвал недовольный вздох жены, и побежал к спальне сына. Окно было закрыто, а ребенок спал на своей кровати. Одеяло сбилось в ногах. Как всегда. Саша подошел, укрыл Сережу и нагнулся, чтобы поцеловать.
– Пап, ты спасешь меня?
Саша дернулся и с ужасом посмотрел на спящего сына. Сережа причмокнул и перевернулся на другой бок. «Это у меня в голове», – подумал Саша. Поправил одеяло и поспешил выйти из комнаты.
Истомин не мог уснуть до самого утра. Он лежал и прислушивался. Ему казалось, что вот-вот он услышит скрип открываемого окна и сквозняк пробежит по полу, заструится вдоль кровати, забираясь под одеяло. А самое главное, Саша боялся, что сейчас прозвенит крик, полный боли и отчаяния. «Папа, ты спасешь меня?!»
От чего? От чего его надо спасти? Такие сновидения не появляются просто так. Наверняка его ребенка что-то беспокоит, а отцовское (в такие моменты хочется сказать материнское, но это не их случай) сердце это чувствует. Утром он решил немного обезопасить себя и ребенка. Конечно же в первую очередь себя. Так ему было бы спокойнее. Он снял все ручки с оконных рам. Даже с балконной двери. Сложил их в пакет и закинул под ванну. Одну ручку он все-таки оставил. Проветривать квартиру все-таки надо, да и на балкон выход нужен. Осталось придумать, куда ее деть, чтобы Сережа не нашел. Походив по квартире, он остановил свой выбор на собственной спальне. Саша подошел к кровати, встал на колени и заглянул под нее. Пыль лежала махровым ковром. Еще одна деталь, подтверждающая полное отсутствие женщины в их доме. По крайней мере, туда никто, кроме Истомина, не полезет, и ручка будет на месте. Саша встал, поправил покрывало на постели, отряхнул колени и вышел из спальни.
Спокойствие почему-то не пришло.
* * *Достали! Именно, что называется, достали! Матери до него дела нет, а отец чуть ли не подглядывает за ним. Сережу больше бы устроило, если бы им обоим до него дела не было. По сути, папа не ограничивал его свободу, но эти его «тебя ничего не беспокоит?» или «ты же мне расскажешь, если что?». Бред! Что значит «если что»? Что ему сказать? Что вчера нашел свою сумку в мусорном контейнере на школьном дворе? А позавчера кто-то написал на доске «Томочка – лохопед»? Или как в марте кто-то зачеркнул на тетради в его имени СЕР и получилось «Истомин гей»? Как он мог об этом рассказать отцу? И дело даже не в том, что ему стыдно. Хотя и в этом тоже. Но его больше беспокоили дальнейшие действия отца. Он бы не стал упрекать его в трусливости, он пошел бы разбираться. А это чревато последствиями. Причем нехорошими, и в основном для его старика. Сергей еще помнил обвинения отца в приставаниях к Женьке. Пусть тогда все закончилось хорошо, но ощущение незащищенности осталось. Так ведь может каждый… и с каждым.
Сережке было интересно, издевались ли над папой в детстве. Даже если и нет, то сейчас его норовят пнуть все. Бабушка со своими нравоучениями, мама… С мамой вообще что-то происходит. Сережа еще помнил ее добрую улыбку и тепло ее рук. Он все еще помнил, но ни улыбки, ни нежных прикосновений давно не было. Мама была занята только собой. Вот поэтому-то Сергей и прятался в Интернете от отстраненности мамы, от назойливости отца и, самое главное, от обид и унижений одноклассников. Интернет был миром, из которого Сережа не хотел выходить.
К школе Истомин подошел в восемь двадцать. Урок начинался в восемь тридцать. То есть до того, как прозвенит звонок, с ним могло случиться что угодно. Его могли толкнуть в спину, плюнуть на пиджак, отобрать сумку со сменной обувью и забросить в женский туалет, а там… Складывалось такое ощущение, что Женька там всегда. Она была на год старше и выше, наверное, на голову. Ее боялись все, и Сергей не был исключением. То ли случай с обвинением отца так врезался в память, то ли увиденные им издевательства над ровесниками. При виде этой девицы, больше похожей на заключенного исправительно-трудовой колонии, у Сережи душа уходила в пятки.
Он спокойно миновал раздевалку, поднялся на второй этаж и вошел в кабинет русского языка/литературы. Он уже ждал какой-нибудь колкой записи о себе на доске, но там было чисто. Странное дело, но и узурпаторы, мучающие его каждый день, сейчас будто не замечали Сергея. Он медленно пошел к своему месту.
– Так, расселись все по местам, – раздался за спиной голос Марии Васильевны. – Сегодня начнем раньше.
После «раньше» раздался такой гул, будто в классе сидели фанаты «Спартака», а вместо доски висела плазма, вещающая матч с их любимой командой.
– Так, тише-тише.
Мария Васильевна была одним из тех учителей, которые себя в обиду не давали. Историчка все время плакала от выходок Скороходова и Ефремовой. Они даже прозвали ее предмет не историей, а истерией. А плаксивую женщину – истеричкой. Англичанка за прошедший год сменилась дважды. Якобы зарплата не устраивала. Может, и зарплата. За такие деньги терпеть издевательства могли только подобные историчке, которой до пенсии нужно было доработать два года.
– Скороходик…
Только Мария Васильевна могла назвать Скороходова – Скороходиком, а Истомина – Томочкой. И никто ей возразить не мог. Ладно Сережка. Он и своим ровесникам, несмотря на занятия боксом, не всегда отпор мог дать. А вот с Артемом Скороходовым непонятно. Может, ему нравится быть Скороходиком? Что-то Истомину подсказывало, что назови он его так, взбучки ему не избежать. То, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку.
– Скороходик, если ты мне сорвешь урок, неделю будешь мыть полы в кабинете. Итак, сели все по местам.
Сережа остановился у своей парты. Его стул был залит какой-то гадостью.
– Истомин, что ты там встал?
– Тут…
Он хотел показать на стул, залитый маслом, но его взгляд встретился со взглядом Скороходова. Артем провел большим пальцем по горлу и повернулся к любимой учительнице, сделав вид, что он ни при чем.
– Что тут?!
Мария Васильевна выходила из себя.
– Что ты там блеешь, Томочка?
– А можно, я с Шерстневым сяду?
Паша Шерстнев сидел за последней партой третьего ряда, у окна. Он всегда сидел один. То ли он никому не был интересен, то ли ему остальные были по барабану. Отличник, отгородившийся от коллектива. Сережа иногда думал, что Артем был ему ближе, чем Пашка. От Скороходова хотя бы знаешь, чего ждать.
– Давай, только быстро. За срыв урока будете полы мыть вместе со Скороходовым.
Сергей как можно быстрее уселся за парту. Мыть полы со Скороходовым значило их мыть самому под присмотром Скороходова.
– Итак, достали ручки, тетради. Быстрей, быстрей. Моисеева! Что ты возишься? Повторяю для особо одаренных. Достали ручки и тетради. Книги, Казаков, доставать не надо.
Сергей достал тетрадку и положил на парту перед собой. Нагнулся, чтобы найти авторучку. Пенал он не носил, поэтому ручка могла быть где угодно – и за подкладкой, и в любом из учебников.
– Открыли тетради. Пи-шем.
Слово «пишем» Мария Васильевна намеренно растягивала. И это значило, что что-то в данный момент ей не нравилось. Сережа очень надеялся, что не его возня.
– Истомин, пи-шем.
– Сейчас, Мария Васильевна, я ручку только… Вот!
Истомин достал ручку и показал ее всему классу.
– А где твоя тетрадь, То-моч-кин?
Истомин быстро глянул на парту, исцарапанную скучающими подростками. Тетради не было. Сережа медленно повернулся к Шерстневу. Тот сделал безобидный вид и открыл свою тетрадь.
– Где моя тетрадь? – прошипел Сергей.
– Где твоя тетрадь?! – заорала Мария Васильевна одновременно со звонком на урок.
– Так, – уже тихо добавила она, – начать раньше не получилось. Ну что ж, тогда мы закончим позже.
