Скотт Томас - Марсия Уотерс
Обзор книги Скотт Томас - Марсия Уотерс
Из сборника «Паутина и шепот» (2001).
Скотт Томас
Марсия Уотерс
Массачусетс, 1859 год. Марсия Уотерс. Как вспоминаю ее я теперь, стоящей на берегах реки, когда от летнего света теплеет бегущая на восток вода, когда быстро текут ручейки крови под ее белоснежной кожей. Она подняла краешек юбки, чтобы показать мне, где шиповник уколол лодыжку, и смеялась, отбрасывая на спину длинные волосы цвета меди, щуря глаза цвета зеленого лета.
Нам обоим было всего по десять, оба еще топтались между внутренним миров снов и миром внешним, с его множеством красок, медленными днями и смущающим душу зудом нетерпения.
Если и в самом деле существовал некий мир за пределами нашего маленького городка в Новой Англии, то был он только на картинках и в словах других людей. Хотя мы достаточно хорошо знали образы и формы времен года — холодные дни под одеялами снегов, ржавое великолепие богатой яблоками осени, сад разноцветных духов весны и лето, когда кажется, что множество жарких дней сшиты между собой стежками молний.
Где-то на холме, к востоку от большого болота — полного глотающих теней — мы сидели и рассказывали истории об индейских духах, что движутся, словно олени. Марсия клялась, что однажды видела одного, когда дождь принесло из Канады и гуси громадными стаями опустились на поля старого Джона Уитни. Скрюченный, как паук, и быстрый, как лиса, этот дух мелькал и носился во влажных тенях.
В другой раз, говорила она, желая, чтобы я поверил, духи сидели на деревьях над ее домом, вместе с совами. Я сказал ей, что она лгунья, а она заплакала, и когда мы заговорили в следующий раз, она показала мне шкатулку, сделанную из странного серого дерева. В строении древесины был некий рисунок, вроде сов, или черепов, или тех водянистых созданий, которые расхаживают по этой земле лишь во снах.
Она нашла шкатулку в мае, когда умер Джон Уитни в том подозрительном несчастном случае. Шкатулка находилась позади поленницы дров, которые он рубил. Она прятала ее все лето, когда ежевика выглядывала из своих шипастых зарослей и безумно карабкалась по прохладным каменным стенам. И лишь когда октябрь принес мягкий дождь и белочек, она выудила ее из пустого дупла, где хранила. Только тогда она услышала пение птиц внутри и почувствовала их нетерпеливое порхание, скрытое в самой древесине.
Дорогая Марсия. Ее сердце было слишком большой и нежной целью для мира и для парня с языком вроде моего. Это обман, сказал я, — птицы не могут жить в шкатулках так подолгу, как она говорит. Что ж, она, конечно, заплакала. Открой ее, сказал я.
Нет, нет, не здесь, сказала она, ее надо открыть над индейскими могилами. И она убежала со своим призом. Я последовал за нею через холм до реки внизу, и солнечный свет сверкал на ее одеждах, а ее волосам позавидовала бы любая осень. Я услышал, как она вскрикнула, уронив шкатулку, а та, кувыркаясь, покатилась с обрыва, и я услышал, как скребутся птицы в шкатулке и как шипят быстрые темные воды.
* * *Марсия Уотерс целовала меня, потому что луна была бледной и бродячей, да и годы забыли многое. Ее губы горчили дикой ежевикой — как полуоформившееся сердце, — которую мы нашли вьющейся и трепещущей среди разбросанных бревен развалившегося амбара старого Уитни. Уже пятнадцать весен, как мы вышли из материнского чрева, долговязые и белые во тьме, наши тела дрожали и казались хрупкими без одежд. Я ощущал позвонки на ее спине и давление ее зреющей груди на свои жесткие ребра.
Она смеялась и врала, а я верил ей, и говорил, что мы лежим над могилами мертвых индейцев и что они убили старого Уитни его собственным топором, а она притворялась, что верит. Потом мы улеглись, словно ветви березы на траве.
* * *Все знали, что ребенок от меня — но разве он не выглядел словно сова, с перьями вместо волос, с круглыми глазами и странными ручками, которым следовало быть крыльями? После этого Марсия никогда не заговаривала со мной, и рассказывали, что отец отослал ее жить к тетке в Коннектикут, но я видел ее иногда, когда от дождей река вздымалась высоко и темные воды на короткое мгновение рисовали ее лицо и снова расходились. Может быть, отец утопил ее там, где она любила мечтать и где потеряла свою шкатулку в текущих к востоку водах и плакала, когда в шкатулке кричали и гукали птицы. Это души индейцев, сказала она, они оплакивают свою землю и свои могилы, где вы растите свое зерно.
Я теперь виню себя и рисую себе Марсию Уотерс с ее веснушками и живой зеленью глаз. Весной я воображаю ее смеющейся, а осенью представляю печалящейся. Я нашел шкатулку в трех милях вниз по реке: темное и мягкое дерево, а защелка — просто пятно ржавчины. По весу можно было судить, что в ней все еще лежат те кости, что старый Уитни выкопал на своем поле и запихал за поленницу. Я взломал шкатулку и ожидал услышать птиц, но услышал только звуки реки, вьющейся в илистых отмелях, да полузабытые вопли старого Джона Уитни в тот день, когда я вымазал свое лицо совиной кровью, словно боевой раскраской, и зарубил старика его собственным топором.
Гужов Е., перевод
