Мария Барышева - Коллекция
Обзор книги Мария Барышева - Коллекция
Коллекция
Пролог
Пожилая женщина в пустой квартире умирала — и знала об этом.
Она сидела в кресле, часто хватая воздух бледными губами, смотрела на тяжелые задернутые шторы и думала о том, что тянуть больше нельзя. Она сделала все, что требовалось. Пришло время уйти. В сущности, следовало это сделать давным-давно — ведь уже столько лет зеркала не рассказывают ей ничего хорошего.
Женщина улыбнулась, и в ее улыбке было злорадство. Она привстала с кресла, но ноги ее подкосились, и женщина тяжело рухнула на пол, больно ударившись бедром о журнальный столик и чуть не свалив стоявший на нем канделябр с горящими свечами. Это напугало ее, и одновременно с этим женщина разозлилась. Излишняя самоуверенность может все сгубить. Зачем нужно было дотягивать до последней минуты?!
Цепляясь за палас скрюченными пальцами, женщина доползла до стены, волоча за собой неподвижные ноги, и прижала к ней ладони, тихо произнеся давно продуманные слова.
Спустя несколько секунд она отдернулась назад, изумленно глядя перед собой, потом торопливо поползла прочь. Добравшись до середины комнаты, женщина перекатилась на спину, тяжело дыша и прижимая руку к сердцу, а пальцами другой всполошено ощупывая свое лицо.
— Я вернулась… — восторженно прошептала она и поднесла пальцы к глазам, разглядывая их, как на величайшее сокровище. — Господи боже, неужели я вернулась?!.. Спасибо!.. Спасибо!..
Сорок секунд спустя женщина была мертва.
Боги обычно подобны тем, кто им поклоняется.
Анатоль ФрансВ страхе больше зла, чем в самом предмете, которого боятся.
ЦицеронЧасть первая
Родственники, соседи и странности
I
Сразу было видно, что черноволосая девушка, прохаживавшаяся по мокрому перрону симферопольского вокзала, страшно нервничает.
С низкого кисленького неба сыпалась холодная противная морось, наводившая на мысли скорее о вянущем ноябре, чем о вовсю расцветающем марте. Зонта у девушки не было, но ей не стоялось под навесом, куда сбились остальные встречающие, она ходила туда-сюда, придерживая на плече легкую спортивную сумку, вставала на цыпочки, сурово глядя вдаль — туда, откуда не ранее, чем через полчаса должен был появиться запаздывающий поезд, поворачивала голову и так же сурово смотрела в противоположную сторону, будто подозревала, что по чьему-то злому умыслу нужный поезд может появиться и оттуда. Девушка качала головой — то озадаченно, то раздраженно, то растерянно, прищелкивала языком, бросала в сырой, пропитанный дымом воздух безадресные рваные фразы, и по ее красивому смуглому лицу буквально за секунды пробегало множество выражений, так что понять, о чем она думает в данный момент, было решительно невозможно. Но самым примечательным в девушке были ее руки с длинными тонкими пальцами — руки, казалось, жившие своей отдельной жизнью. Они то принимались исполнять некий взбалмошный танец раздраженно-растерянных жестов, то смахивали капли влаги с длинных блестящих волос, то ныряли в сумочку и выхватывали пачку сигарет, подвергали ее легкому обминанию и швыряли обратно, так и не открыв, дергали замок „молнии“ на куртке, возвращались к волосам и начинали теребить приглянувшуюся прядь, накручивая ее на палец, бросали ее и прятались в карманы, но тут же выпрыгивали оттуда, чтобы поддернуть рукав над часами, похлопать по сумке, после чего вновь пускались выплясывать свой раздраженный танец, пока хозяйка не спохватывалась и на какое-то время не усмиряла их в карманах куртки. Обычно руки выходили из повиновения только во время оживленных бесед и споров, но сейчас она страшно нервничала, чем ее руки и не замедлили воспользоваться.
Склонность к бурной жестикуляции досталась Кире Сарандо от далеких греческих предков, в давнем прошлом переселившихся в Херсонесский полис в поисках лучшей доли. За века греческая кровь практически полностью растворилась в славянской, и профиль Киры никак нельзя было назвать греческим, но все же кожа ее была золотистой, летом становясь густого бронзового оттенка, в темных глазах мелькали отсветы чужого южного солнца, а длинные, чуть вьющиеся на концах волосы по цвету напоминали эбонит. Вспыльчивая и взбалмошная, в детстве она доставила немало хлопот своим родственникам и друзьям. С возрастом эти качества немного обросли слоем приличий, но все равно ей до сих пор ничего не стоило от души залепить оскорбителю пощечину или окатить его чем-нибудь (если это что-нибудь окажется под рукой) или среагировать на встречу с хорошим знакомым так бурно, что об этом непременно узнает не меньше, чем пара улиц. Конечно же, она старалась сдерживаться, но иногда этого, право же, совсем не хотелось. Зов крови был куда как сильнее хороших манер.
Где-то под навесом канючил ребенок, требуя сию же минуту мороженого, и Кира рассеянно глянула туда, откуда доносился тонкий хныкающий голос, потом снова повела взгляд по двум тускло сверкающим полоскам рельс, далеко-далеко изгибающимся широкой дугой и пропадающим с глаз. В голове монотонно кружились, сменяя друг друга, опаздывающий поезд, человек, который должен был на нем приехать, сожаление о быстротечности времени и три телефонных звонка, которые днем раньше произвели в ее относительно размеренной жизни существенную встряску.
Первый звонок был от тети Ани, двоюродной сестры матери Киры, у которой та иногда останавливалась, приезжая в родной город по краткосрочным делам. С горестными придыханиями в голосе Анна Петровна сообщила Кире, что ее бабушка, Вера Леонидовна Ларионова три дня назад скончалась в кардиологическом отделении первой городской больницы, и она, Анна Петровна, только что вернулась с похорон, о чем с прискорбием и извещает племянницу.
Кира возмутилась прежде, чем ее успела накрыть приличествующая темная тень печали — именно приличествующая, ибо теплых чувств к покойной она не испытывала. Вера Леонидовна была склочной и любопытной особой, всюду сующей свой нос и обладающей старательно отточенным талантом портить жизнь людям. Именно она в конце концов и развела родителей Киры, невзлюбив Константина Сарандо с первого взгляда и методично подсыпая в семейную жизнь дочери и зятя крепчайшего перца. Кира не видела бабушку Веру с семнадцати лет — и не жалела об этом. Вера Леонидовна не жаловала внучку, и когда та в свой приезд зашла к ней, рассчитывая погостить у бабушки, та держалась с ней предельно холодно, разговаривала сквозь зубы и выставила Киру на улицу через пятнадцать минут после встречи, отчетливо дав понять, что нужды в повторном визите нет. Возмущенная таким отношением, внучка, не сдержавшись, наговорила ей немало колкостей, которые были услышаны всеми обитателями двора, сгрудившимися на лавках и жадно вытянувшими шеи.
