О людях и ангелах (сборник) - Крусанов Павел Васильевич

Павел Крусанов

О людях и ангелах

Ночь внутри

Слово прежде

Было так: текла светлая вода, под крутым берегом ломалась в излучину; над рекой – небо, прозрачное, пустое, без мысли. Кругом залёг лес. На полночь – до самого Гандвика, до великих мхов, на полдень – до полынной степи, на запад – до моря Варяжского, на восток – никем не мерено. По прогалинам торчали замшелые истуканы – исконные боги лесной земли, – обгорелые, забытые, несли опалу без покаяния. По тем прогалинам – самые грибные места.

Люди здесь жили кряжистые, в кости широкие. Расчищали себе поля от пней и дикого камня, сеяли рожь, овёс, гречиху, лён. Светлую воду под берегом называли Ивницей. По речке звались и хозяева – Ивницкие. Те места в новгородской пятине – их исконная вотчина.

Над излучиной стояла деревенька, согласно срасталась с миром, словно не человек её ставил, а выперла из земли лесная сила. Крыши в деревне соломенные, скобкой, сходили краями в лопухи – будто напыжилась земля, треснула, и выскочили из неё крепкие груздочки, а на шляпках – травинки, прелый лист, хвоя.

Зимой тлела жизнь в деревеньке за печками. На Масленицу поминали Ярилу – катили к реке колёса с горящей соломой, угощали девки парней блинами, круглыми и румяными, как малое солнышко. Приходило лето – вытягивались зеленя, летели пчёлы на гречиху. Бабы ягоду лесную мочили кадушками. А как подступало время лён мять, по старинке славили Кострому – до неба поднимали голосами песню, боялись недодать хвалы. По осени засылали сватов торговать невест, а своих отдавали на сторону за чужого-чужанина…

Были по соседству славные промыслы: там лапти плели несносимые, там бондари-мастера, там ложки резали, черпаки, братины, – здесь же славилась деревня банями. Каменки клали по-особому – гудел над ними пар, самую глубинную кость доставал. За эту науку звалась деревня Мыльней.

Не попали бояре Ивницкие под выселки великого князя московского Ивана Васильевича, сына Тёмного, в ноги ему кланялись, отстояли за собой отцов удел. А когда внук Иванов грозный царь Иван Васильевич выводил измену с Новагорода, и ему кланялись Ивницкие, пособничали с усердием, за что при московском дворе были жалованы: Есип Ивницкий – окольничим, а сын боярский Федор – стольником.

Тогда-то по воле царской и была заложена у Мыльни на высоком берегу крепость: сторожить пути на Русь от литвы и шведа.

Встала крепость с сосновыми стенами, с еловыми башнями среди мхов, средь лесов на дороге к Новугороду; соблюдая ратную выгоду, потеснила мужичьи избы; сел в ней воевода со стрельцами. Когда отписывал воевода в разрядный приказ, не желал из гордыни в бумаге крепость Мыльней означать – называл Мельней. Так и привилось: Мельня. Потом уж не Мельня стала, а Мельна – обкаталось слово само собой, как речной камешек.

Долго сиротилась крепость без посада, рядком с одной подмятой деревенькой, – о том, как налипли к ней пригородки, особый есть сказ.

При царе Борисе в каменной Москве жил в милости боярин Федор Есипов, сын Ивницкий. Милость сыскать себе умел, где рвением, где хитростью, а то и наушничаньем, наговорами. Знал он, что пуще пожаров и боярского сговора боится Борис ведунов и стравников – тем попользовался Ивницкий: донёс царю на своего недруга, мол, замыслено лихо на царёв род наслать – словил в Кремле вражьего холопа, тишком сунул ему под кафтан ладанку с кореньем и представил перед Борисовы очи. Царь подворье лихоимца разорил, род оговорённый со свету извёл, по ссылкам рассеял, а спасителя обещался тем одарить, чего тот сам пожелает: предлагал земли с пашнями, села с крестьянами, богатую казну. Федор же от тех милостей отказался, а бил челом на воеводство в крепость Мельну, да чтобы Борис пожаловал его вотчину, как грозный царь Иван Васильевич пожаловал вотчину Никиты Романова: кто казну унёс, кто коня угнал, кто жену увёл и ушёл в мою вотчину, того в моей вотчине не взыскивать. Борис Федора воеводой поставил и жаловал его землю всем, о чём тот челобитничал, а слово своё заверил в грамоте.

С тех пор пошёл вокруг крепости посад ставиться, росли у сосновых стен дворы и подворья – возводили их былые разбои, воровские головы, беглые холопы. Ссыпали боярину за приют мзду в кошель и строились с Богом – хитёр был Ивницкий.

Задавили посадские дворы деревеньку – обступили и слопали. Потерялся среди дранки и глухих заборов соломенный мир, – только бани со знатным паром остались памятью о прошлых хозяевах, самих же их вдавила по бороды в мох пришлая сила. Так и замесился городок: на неспешном крестьянском веке да на беспокойной воровской крови – с этого замеса пеклись потомки.

В смутные лета сдавалась крепость полякам, жгли её шведы. При Романовых попали Ивницкие в опалу, пошла их вотчина в государеву казну, – покромсали землю, намежевали поместий, раздали дворянам за верную службу. Крепость же Мельну решили отстраивать в камне: башню и одну стену с воротами сложили из валунья и кирпича, а остальное, прикинув, снова сгородили из сосны да ели – редкостен, дорог в лесной земле камень.

И посад поднялся после пожаров и вражьих разоров – снова начал торговать, промышлять ремёслами. Раз в году, по осени, зацветала на речном берегу под боком у чёрного бора ярмарка: наезжали купцы, конокрады, балаганщики, шулера…

В Мельновском посаде из первых купцов первым был Докучай Посконин. Торговал полотном белёным и набойным, выделывал кожи – содержал дубильню и красильню с работниками, в торговых рядах перед ним шапки ломали, а детям его за фамильную тугую мошну у чужих с малолетства имя было с отечеством.

Ниже по реке, верстах в пятнадцати, присел за лесом монастырь Макарьева пустынь; он у крепости на горелой земле поставил свою оброчную слободку. Гордилась слободка мучными лабазами купца Ивана Трубникова. Податей городских слободские дворы не тянули, а ремеслом старались и держали лавки – за это исстари меж посадом и слободкой велась вражда. Дрался чёрный люд кулаками и кольём. Купцы же по пригородкам нанимали для бою кряжистых мужиков, – друг против друга выставляли кулачников Иван Трубников и Докучай Посконин, знатный купец.

Когда сыны Посконина стали хозяйствовать, в довесок к отцовскому делу развернули торговлю суконную; значились они в гостиной сотне и в горенке, в резном сундуке держали грамоту, где писано:

…С их дворов тягла и никаких податей имати не велено, а велено им жити в царском жалованье на льготе: бояре, воеводы и приказные люди их ни в чём не судят, а судит их сам царь или казначей… и во дворах у них избы и мыльни топити вольно беспенно, и огню у них не выимати… куда им лучится в дорогу ехать для своего промыслу, и у них на реках перевозов и на мостах мостовщины и переезжего мыту не имати, а перевозити их на реках и пропущати на мостах безденежно…

Время шло, летело над речкой Ивницей прозрачными маями, декабрьским снежным стоном, с талой водой уходило в лесную землю. В Мельне замостили тёсом две улочки, поставили у крепостных ворот, у городской околицы и на площади полосатые будки, в них – солдаты с ружьями, на ружьях – багинеты; шло время, а только по-старинному дрался посад со слободкой, хоть давно сравнялись в тягле, встали в одну лямку, по-старинному народ на рынке словленного вора забивал насмерть.

Обветшали у крепости деревянные стены и башни, просели, затянулись мхом. Давно пропала у города нужда в стенах – широко разлилась держава, раздвинула пределы, – крепость по брёвнам раскатали, осталось то, что в камне строилось, а на пустоши разбили городской сад. Под боком у сада – рыночная площадь. Гуляли в саду обыватели, няньки с детьми; в соседстве, по торговым рядам, рыскали кухарки с корзинами, хозяйки выбирали ситцы и плюши, приказчики щёлкали на счётах, гнулись перед самим, трунили над молодой прислугой, что бегала в лавки по господским посылкам. К вечеру пустел сад, запирались лавки; ночью выкатывали на небо звёзды, по торговым рядам бегали огромные крысы, шугали их спущенные волкодавы.