Юлия Скуркис - Хомотрофы
– Чем вы занимались на последнем месте вашей работы? – спрашивает меня зам.
Свожу брови к переносице. Отчего-то начинаю волноваться.
Журнал «And» был последним, пятым по счету, местом моей работы в журналистике. Редактором отдела была женщина. Замом главреда тоже была женщина. Я этим пользовался.
– Выполнял то, что мне поручало начальство, – отвечаю деловито.
Я был доволен работой, старался довести свои умения до совершенства. И всегда стремился быть первым. Работалось легко – этому содействовало мое усердие, личные чары и некоторое чутье. Я никогда не сочинял сенсаций, писал о том, что видел. Но… Мистицизм – вот призма, через которую я постоянно смотрел на мир. И читателям это нравилось.
В «And» я проработал три года и все это время ни разу не был в отпуске, как и два года до этого.
– Есть место рассыльного, – сообщает зам.
– Отлично!
Мне все равно, какую работу предложат. Я – временное явление. Не может быть, что нельзя уйти из этого города. Не хочу в это верить.
– Что выпускает ваш завод?
Зам снимает очки. Смотрит так, будто я над ней издеваюсь.
– Вы до сих пор не поинтересовались профилем нашей корпорации, молодой человек?
Делаю непорочное выражение лица.
– Да. Так уж вышло.
Она с заметным самодовольством сообщает:
– Завод выпускает поролон, эластичный газонаполненный пластик на основе полиуретана. Кроме того, мы изготовляем спандекс, полиуретановое волокно.
Страшная тайна разгадана. Расследование завершено.
– Замечательно, – говорю. – Теперь я рассыльный поролонового завода.
В ее взгляде появляется подозрительность.
– Самого крупного в Европе! – сообщает она. – Двадцать пять цехов и аппарат управления. Это корпорация. И… вы должны знать еще кое-что.
Она сурово предупреждает, что с этого момента я принадлежу заводу. Даже такая мелкая должность, как рассыльный, может быть очень значимой для предприятия, и мне теперь, хочу я того или нет, надлежит считать себя частью большого организма. И, между прочим, администрация может использовать мой труд ради общего блага даже в мое личное время.
У меня начинается тихая истерика.
– А в чем же тогда отличие капиталистического строя от рабовладельческого?
Если сознательно лезешь на рожон, тебя не берут на службу. Для этого можно придумать сто отговорок. Но зам не собирается этого делать. Она ограничивается рекомендацией впредь быть поосторожнее со словами. Сама терпимость и благорасположение, но подергивание века выдает ее с головой. Зам достает из объемной сумки новый платок, отирает лоб.
Спокойным тоном – всегда завидовал тем, кто умеет держать себя в руках – она советует уяснить, что о каждом лишнем слове будет известно администрации.
Покорно опускаю глаза. Вдруг начинает казаться, что все движется по заранее продуманному сценарию. В эту минуту в кабинет всовывается упитанное лицо молодого служащего.
– Что такое?! – резко вскрикивает зам. Ни о какой терпимости уже нет и речи.
– Вырлова здесь! – В его полушепоте звучит тревога.
Тучная женщина с прыткостью, которой я от нее никак не ожидал, вскакивает с места.
Собеседование окончено. В руки мне пихают обходной лист и спешно выпроваживают из кабинета. Даже не успеваю спросить о жалованье.
Когда я вернулся домой, еще в прихожей услышал голоса, доносящиеся из спальни. Стараясь не скрипеть досками, я прошел по коридору, остановился у двери и прислушался. Кроме Андриана в комнате находились еще двое мужчин.
– Не верю! – услышал я высокий голос. – Никто – ни ты, Андрияшка, ни Вася, ни кто другой, – понимаете? – меня никто не убедит. Стал-быть, ребята, тут ошибка. Может быть, он бабкин родственник. Ты настаиваешь на том, что он сам пришел в город. Он что, псих ненормальный? Послушайте, нас-то заманили неправдой. Я сам почти всю родню в эту яму перетянул. Приведи друга – тебя отпустят! Хе-хе! Теперь нашу лачугу все зовут бараком Петровых, нас там одиннадцатеро на сорока шести метрах живет. Что, Вася?
– Одиннадцатеро, – подтвердил другой голос.
– Вот как, стал-быть, получается! – продолжал первый. Он говорил очень быстро. – Вот как! И куда его причислит руководство? К шатунам? Или он сам по себе будет? Почему он здесь, в этой грязи поселился? Говорю вам: это какая-то ошибка. Он тут случайно. Никакой это не избавитель. Да и вообще не верю я в эти сказки.
Пауза. Через минуту тот же голос продолжил.
– Наверняка он законченный идиот. Ведь сразу все понятно становится, стоит несколько часов тут побыть. Видал я не раз этих случайных залетных пташек. Все упорхнули вовремя.
Я вошел в комнату. Оставалось только сделать вид, что я ничего не слышал, потому что одно дело, когда величаешь идиотом самого себя, и совсем другое – когда нелестную оценку дают окружающие.
Рядом с кроватью Андриана были поставлены два стула, на них расположились гости. Один худой, с всклокоченными волосами и маленьким обезьяним лицом. Другой тучный и невыразительный.
Увидев меня, они на миг стушевались, но худой тут же вскочил и вежливо протянул руку:
– Николай Петров!
Он галантно отступил на шаг. Я тоже представился.
– Откуда прибыли? – спросил тучный.
– Из Москвы. Прекрасная у вас природа, мне нравится. А водится ли рыба в озере? – Я попытался прикинуться рубахой-парнем, но судя по тому, как переглянулись гости Андриана, сморозил глупость. Хотя они и до этого считали меня идиотом.
– Рыба? – быстро прошептал Николай. – Может, она и водится. Но ловить ее нельзя.
– Запрет на ловлю? – спросил я. – Сезонный или постоянный?
– Никто не станет ничего ловить в этом озере. Даже сумасшедший. У нас тут рыбаков нет.
Его тонкие губы были окружены проступающим под кожей мышечным кольцом. Оно находилось в постоянном нервном движении. Смотреть в глаза Николай избегал.
– Озеро-то заводское… – пояснил его товарищ.
– Вот у меня дядька был, тот любил рыбалить. Рыбалка – дело недурное. А здесь у нас нет рыбаков. Блюстители не позволяют. Что, Вася?
Немногословный Вася кивнул. Он сидел на стуле прямо, с застывшей гримасой страдания. Большая лысая голова напоминала мотоциклетный шлем. Бесцветное лицо украшали отвислые щеки.
Андриан, как всегда, лежал на кровати. У него был томный как у сенбернара взгляд.
Каждому из них лет под пятьдесят.
Я присел на обшарпанный сундук и сказал, приобщаясь к компании:
– Сегодня устроился на работу. Пока что буду рассыльным.
Они посмотрели на меня с печальным недоверием. Николай, похлопав меня по плечу, сказал сочувственно:
– Крепитесь, дружище. Может, повышение когда-нибудь заслужите.
– Благодарю, – сказал я. – Меня пока все устраивает.
– Э-э… – Николай погрозил пальцем. – В начальниках-то оно всегда лучше. Особенно у нас на заводе. Я вот механик. Андриан с Васей – водители. Стал-быть, мы – привилегированный класс. А вы простых работяг-то из цеха уже видели? А служащих из аппарата?
Я кивнул.
– Вот то-то и оно.
В коридоре что-то громыхнуло. Вася вздрогнул. Мужчины перешли на шепот.
– Ты же говорил, Зои дома нет, – быстро сказал Николай.
– Спал я… Отвара напился… – начал оправдываться Андриан. – Тихо было.
Открылась дверь, и в комнату вошел еще один мужчина. Судя по реакции, его ждали. Пришедший оказался не совсем трезвым негром с широким носом и выпяченными крупными губами. Звали его Оливейра, и принес он пиво.
6
Кажется, прошло восемь дней. Иногда мне чудилось, что один и тот же отрезок времени прокручивается несколько раз подряд. На полу перед стулом, на котором я порой отдыхал от беготни по отделам, точно маленький коврик лежал четырехугольник света, падающего из небольшого окна. По его перемещению я довольно точно определял время. Своего рода развлечение.
В мои обязанности входило собирать разную писанину из отделов, сортировать ее и вновь разносить; множить приказы, распоряжения, опять разносить и так до бесконечности. Только из черных ящиков я не имел права брать письма. Черные ящики были в каждом отделе, они предназначались для анонимных обращений.
В конце дня – иногда пешком, иногда на служебной машине с водителем, – я отвозил письма в городскую управу. Оттуда такой же рассыльный, как и я, относил их прямо к поезду, с прицепным почтовым вагоном. Едва остановившись, поезд моментально трогался, даже минуты не стоял в Полиуретане. В него никогда никто не садился, но, к несчастью, бывало, кто-то выходил.
Деловод канцелярии, моя коллега, прикрепила мне на униформу бирку с надписью «КУРЬЕР. Таб. № 4327». Бирка была крупная, и номер напечатан очень большими цифрами. Стоило мне впервые войти в незнакомый кабинет, все тут же могли прочитать, кто я такой.
Все рабочие и служащие, кроме руководителей, были поголовно пронумерованы. Каждый носил свою бирку, напоминающую тавро.
Ноги мои еще не привыкли к беготне. Я жутко уставал и, чтобы восстановить силы, спать укладывался не позднее восьми. Ночью мне часто снился один и тот же сон: побег из Полиуретана, вампиры, предлагающие помощь, белокурая женщина, ведущая меня по узкому, темному коридору. И еще безголовый мотоциклист.
