Александр Житинский - Страсти по Прометею
— А есть слог «фер»? — наобум спросил я.
— А как же! — радостно воскликнул Мурзалев и, пролистнув полсловаря, показал мне «фер». Это была закорючка с рыбьим хвостом.
— Фердуз мрихеср элшузр! — торжественно произнес Мурзалев. — Это первая фраза памятника. «Я пришел сюда…»
Тут я вспомнил, зачем я пришел сюда.
— Простите, Роберт Сергеевич, — сказал я. — Нам надо договориться о передаче.
— Вы мне не верите? — огорчился Мурзалев.
— Да верю я вам! Верю! — воскликнул я. — И вам верю, и камушкам вашим.
— Нет, вы мне не верите, — покачал головой Роберт Сергеевич.
Мне стоило большого труда снять подозрения и объяснить ему, что от него нужно. Услышав о Прометее, Роберт Сергеевич оживился. Глаза его мстительно блеснули.
— Бурдзех фурс! — энергично высказался он.
— Как вы сказали? — не понял я.
— Я приучил себя ругаться по-мрихски, — сказал Мурзалев. — Вы не представляете, в какой обстановке я работаю! Наши сотрудники всю жизнь комментируют старинные рукописи. Собственно, рукописей уже не осталось. Они комментируют комментарии.
Мешая мрихские слова с русскими, Роберт Сергеевич рассказал мне о своих злоключениях. Многое я уже слышал от директора. Мурзалев добавил в научную полемику немного служебного быта. Фанеру, например, которой он отгораживался от коллектива. В буквальном смысле слова. Особенно тронула меня персональная чашечка для кофе. Этой чашечкой больше никто не пользовался. Мурзалев ежедневно ее мыл после того, как пил кофе. Удивительно, что ему еще давали общественный кофе.
Словом, волчьи законы. Бедные мрихцы не стали бы портить камней, если бы предвидели такой оборот дела.
— Послушайте, — сказал я. — Вы что, хотите, чтобы все вам поверили?
— А как же? — удивился Роберт Сергеевич.
— Зачем?
— Это же истина! Научная истина! — заволновался Мурзалев.
— И Бог с нею, — сказал я.
— Вы думаете? — сказал Мурзалев с сомнением. — Нет! Как это — Бог с нею? Я десять лет работал!
— Так что вам нужно — истина или ее признание?
— Покой, — вздохнул Роберт Сергеевич.
Ох, эти мне искатели истины! Бьются за нее годами. А за истину биться не нужно. Ее достаточно показать и тихонько отойти в сторону. Что это за истина, которую навязывают принудительно, как гипсовую статуэтку к японскому зонтику? К своей истине до2лжно относиться с уважением. Не теребить ее понапрасну. Не хотите знать — и не надо! Вам же хуже… Вот так, на мой взгляд, следует обращаться с истинами.
Жалко мне было глядеть на Мурзалева во время передачи. Даров посадил его на бутафорский камень с письменами. Роберт Сергеевич сидел на камне со словарем в руках. Он был похож на евангелиста Луку. Говорил он преимущественно по-мрихски. Впрочем, тут же переводил и комментировал.
Взгляд его выражал надежду на то, что ему поверят. Только поэтому Роберту Сергеевичу не поверят никогда. Трудолюбивые мрихцы зря долбили камень.
После передачи я вдруг придумал притчу. Вот она.
Прометей принес людям огонь. Люди в это время ели сырого мамонта. Прометей дернул за рукав жующего человека и спросил:
— Огонь не нужен?
— Какой еще огонь? — спросил человек.
— Очень хороший, качественный огонь, — зачастил Прометей. — Может жарить, варить и греть. Отдаю совершенно бесплатно.
— Надо поглядеть, — сказал человек, теребя бороду.
— Чего глядеть? — заволновался Прометей. — Самый настоящий огонь. От Бога принес. В дар людям, можно сказать.
— А себе чего хочешь? — спросил человек.
— Ровным счетом ничего! — заявил Прометей, стуча себя в грудь.
— Жулик ты! — сказал человек. — Сразу видно, что жулик. Проваливай со своим огнем. Не на такого напал.
Долго еще Прометей бродил по стойбищу, предлагая огонь. Никто так и не взял огня. Вдобавок обругали его с ног до головы…
Недоверчивые все-таки у нас люди.
Кошка крупным планом
Следующая моя передача была о нейрофизиологии. А точнее, о высшей нервной деятельности человека.
Тему я изобрел самостоятельно, а Прометея подобрала мне моя тетя. Это был доктор биологических наук, профессор Ажуев Максим Трофимович. Тетя сама договаривалась с ним о нашей встрече и умоляла меня не опаздывать.
— Петенька, если ты постучишь к нему в дверь с сигналом точного времени, то вы договоритесь, — сказала тетя по телефону. Я так и сделал.
Ажуев возглавлял кафедру в университете. Я пришел туда за пятнадцать минут до встречи. В портфеле у меня был спрятан транзисторный приемник. Я включил его и стал дожидаться сигнала точного времени. На двери была табличка, перечисляющая звания Максима Трофимовича.
Я стукнул в дверь одновременно с шестым звуковым сигналом. Времени было одиннадцать ноль-ноль.
— Входите! — раздался голос.
Я вошел и почтительно поздоровался. Ажуев оказался человеком лет пятидесяти, приятной наружности. Причесан он был на пробор. В жизни не видал такого прямого пробора.
— Говорит Москва! — раздалось у меня из портфеля. — Московское время одиннадцать часов. Начинаем производственную гимнастику.
Ажуев вопросительно поднял брови, однако снял пиджак, повесил его на спинку стула и вышел из-за стола.
— Подтянитесь, товарищи! — донеся из портфеля радостный голос. — Потрясите кистями… Так, хорошо!
Максим Трофимович потянулся и потряс своими полными кистями. Я поставил портфель и тоже потряс кистями, как последний идиот.
— Бег на месте, — скомандовал портфель.
Мы побежали на месте. Я старался не смотреть на Ажуева. Однако профессор, как ни в чем не бывало, сделал несколько приседаний и дополнительно, сверх программы, отжался от пола на руках. После этого он вернулся к столу, влез в пиджак и взглянул на часы.
— На разговор с вами я отвел пятнадцать минут. Время, затраченное на гимнастику, я приплюсую.
— Передаем арии из оперетт, — не унимался портфель.
— Арии мы слушать не будем, — твердо сказал профессор.
Я полез в портфель и выключил транзистор. Потом у нас началась научная беседа. Ажуев говорил со мною так, будто я был крупным специалистом в нейрофизиологии. Вероятно, ему не могло прийти в голову, что передачу о функциях мозга может делать физик. То и дело мелькали термины: первая сигнальная система, рефлекс, доминанта какая-то и цереброспинальное что-то. Я кивал.
На стене кабинета были вывешены диаграммы. Там были нарисованы разные мозги — мышиный, кошачий, собачий, лошадиный, обезьяний и мозг человека. Было видно даже непосвященному, как разум шагает по ступенькам вверх. У мышки мозг был маленький, как горошина. А у кошки уже побольше. Он напоминал фасоль. Следовательно, кошка была умнее. Поэтому она и ловила мышку, а не наоборот.
Ажуев воспринял приглашение на передачу как должное. Мы обсудили с ним план сценария. В одиннадцать пятнадцать в кабинет пулей влетела какая-то сотрудница. Профессор посмотрел на часы и одобрительно улыбнулся.
— Галина Михайловна, еще восемь минут. Простите, — сказал он.
Галина Михайловна испарилась. Мы проговорили еще восемь минут ноль-ноль секунд.
— Максим Трофимович, а как мы условимся относи… — сказал я, но внутри профессора пискнул сигнал точного времени, и окончить фразу мне не удалось.
— Все на сегодня, — сказал Прометей, и в кабинете возникла Галина Михайловна. — Я попрошу вас заняться с товарищем из телевидения, — сказал он ей.
— Сколько вы мне уделите времени? — спросил я сотрудницу, когда мы вышли из кабинета. Это был какой-то зарубежный стиль общения. Я к нему не привык, но мне он нравился.
— Сколько хотите, — ответила Галина Михайловна, зевая. За пределами кабинета время, оказывается, теряло свою ценность.
Галина Михайловна была аспиранткой Ажуева. Она исследовала какие-то центры в мозгу. С виду обыкновенная женщина. Полная и несколько ленивая. По-видимому, ей трудно было с профессором.
Мы пришли в лабораторию. Там стояли приборы и лабораторный стол. На столе помещалась кошка, лохматая, как мочалка. Ее мордочка была перетянута бинтами, из которых торчали провода. Вид у кошки был грустный. Она почему-то напомнила мне известный автопортрет Ван-Гога с отрезанным ухом.
— Гоша! — позвала аспирантка.
Я думал, что так зовут кошку. Но на этот зов из соседней комнаты пришел молодой человек в белом халате. Кошка встретила его неприветливо. Она выгнула спину и зашипела.
— Гоша, покажите нам реакцию на раздражение центров, — сказала аспирантка.
Гоша подошел к приборам, включил ток и начал планомерное издевательство над животным.
— Сейчас она голодная, — давала пояснения Галина Михайловна.
— Она всегда голодная, — проворчал Гоша. — Ужасно прожорливая кошка попалась.
— Подождите, Гоша… Мы даем раздражение в центр удовольствия от пищи. Дайте, Гоша!..
