Владимир Бойков - Призраки коммунизма
— Так мы в его норке и переночуем, — Кнут сунул голову в отверстие.
— Занято! — рявкнул кто-то из глубины.
— Кто это? — спросил Кнут осторожно.
— Это я — местный вырубала. Щелбаном с ног сбиваю. Сгинь, пока башку не открутил.
— Голос Сявин, — определил Культя.
— Эй, Сява! — крикнул Кнут. — Выметайся! Мы в твоей норке спать будем.
— Как бы не так, — послышалось из темноты. — Ишь раскатили губищи. Размечтались.
— Не вылезешь, мы тебя засыпем.
— Вылезти-то я вылезу, но только вы не обрадуетесь.
— Вот как?!
— Не заснёте вы в моей норке. Даже не задремлете.
— С чего бы это?
— Да я буду так сокрушаться, так стонать, так убиваться…
— А ведь, пожалуй, — сообразил Кнут. — Ведь правда.
Культя развёл руками, вздохнул. Сява был непобедим.
— Так, где же нам заночевать? Посоветуй.
Попрошайка пробубнил, что норок свободных здесь нигде поблизости нет и быть не может. Заняты все. И новые рыть нельзя, потому что и так много нарыто.
— Ладно, в песочек зароемся, — как-нибудь перекантуемся, — решил Кнут.
— А я бы лучше в норке, — мечтательно проговорил Культя. — Всё-таки в тепле. В уюте…
Сява высунул голову наружу.
— Могу уступить свою. За фантик. Норка у меня хорошая, сухая, сенцом выстлана. Такая норка, что спал бы и спал. И не просыпался бы вовсе. А какие сны в ней снятся…
Завладев фантиком и продолжая причитать по поводу уступчивости своего характера, попрошайка побрёл ночевать к своему дружку Басе. Из темноты ещё долго слышались его выкрики, постепенно становившиеся все менее и менее разборчивыми.
25
Норка и вправду оказалась шикарной, без всяческих дурных запахов и вполне просторной. Кнут вытянулся на подстилке, сладко зевнул и, разомлев, скоро очутился во власти райских сновидений. Он бормотал что-то странно ласковым голосом, хватал Культю за плечи, притягивал к себе и начинал жадно лапать. Когда его рука добиралась до яиц, он вздрагивал, пробуждался, с отвращением отталкивал критика, злобно бурча: «Оторвать бы их тебе, чтоб не путались под руками», — после чего сразу отключался и принимался утробно храпеть. Новые сны, овладевавшие вырубалой, были дурнее прежних. Кнут размахивал руками и ногами, принимал бойцовскую стойку лёжа, двигая своего приятеля кулаками то в челюсть, то в живот…
Культя проснулся рано. Он вылез на волю, уселся на песчаный бугорок и стал караулить Васю.
Рассвет ещё только-только начинал брезжить. У большинства жителей Коммунякии сны в это время были сладкими. Людям снились горы картошек и тыквочек, их пальцы теребили толстые пачки красивых фантиков, они вволю вкушали вкусное пиво, заедая его чудесными хрустящими розовыми опарышами. Они копались в россыпях мусора, без конца отыскивая в нем всевозможные полезные предметы, и ещё множество прекрасных видений расцветало, словно поллюции, в головах жителей страны победившего Коммунизма.
Культя сидел и воскрешал в памяти тех нескольких представительниц противоположного пола, которых он познал за всю свою партийную биографию, но не мог зацепиться ни за одно, хотя бы мало-мальски сладостное впечатление. То были жадные до жратвы, но совершенно равнодушные к мужикам самки, хамоватые, грязные, торопливые. Вспоминать их было неинтересно. И он научился сам выдумывать женщин, совсем других, ничуть не похожих на тех, что встречались на его жизненном пути. В такие минуты Культя не выдерживал и с упоением доверялся своим рукам, но время шло, рукоблудие приедалось, и опять его всё сильнее и сильнее тянуло к этим загадочным существам.
Первый луч солнца полоснул Культю по глазам, распугав в его черепной коробке демонов неистовых эротических фантазий. Окружающее пространство заполнялось гомоном появляющихся мужиков. Они вылезали из многочисленных норок, выбредали из грибных развалин, шли издалека. Критика охватило беспокойство, потому что толпа собиралась явно вокруг него самого. Надо было срочно будить Кнута и пытаться пробиваться. Однако мужики, мельком взглянув на Культю, тут же теряли к нему интерес и продолжали обсуждать свои дела.
«Что-то замышляют», — мелькнуло в голове критика. Он вскочил и стал прислушиваться.
— «Скоро проснётся». — «Как она?» — «Говорят, симпатичная». — «Капризная больно». — «Только по одному в день принимает». — «Я тут уже всё лето, почитай». — «Хочется, но бесполезно». — «А вдруг повезёт». — «Выбирать будет». — «Говорю — бесполезно». — «Ну, а мало ли?». — «Зазря времечко теряем». — «О-хо-хо!». — «Вот тебе и о-хо-хо». — «Сегодня толпа поменьше». — «Любит она поспать». — «Видел бы ты, что тут вчера творилось…».
Говорили явно не о нём, а о ней. Неужели о Васе? Разбуженный шумом, из норки выполз вырубала. Некоторое время он стоял ошеломлённый, но, приметив невдалеке вертящего головой, не менее ошарашенного Культю, успокоился и стал продираться к товарищу.
— Что тут такое? — спросил Кнут. — Партвзносы хотят собирать, или кто речь толкать намеревается?
— Подозреваю кое-что другое, — процедил критик нервно.
Неожиданно народ взволновался:
— «Проснулась, проснулась». — «Где она?» — «Ух, ты!» — «А-а-а… ничего особенного». — «Не… хороша!» — «Пойдём лучше подрочим». — «Ну уж нет, вдруг меня выберет…» — Мужики расступились, образовав не очень ровный круг. Вася вылезла из норки и, не обращая ни на кого внимания, принялась отряхиваться и оглаживаться. Потом спустилась с пригорка. Толпа подобострастно отхлынула, топча друг другу ноги, неимоверно пихаясь и переругиваясь. Женщина присела, кокетливо справила малую нужду и, устроившись на крупном валуне, не спеша стала прихорашиваться. Промыла слюнкой глазки, уголки губ, прутиком расчесала волосы, изящными движениями мизинчика прочистила нос. И не ела козявки, как некоторые, а скатывала в шарики и отшвыривала прочь. Мужики, выпучив глаза, следили за каждым её движением.
Культя, забыв обо всём на свете, даже о том, что нужно дышать, таращился на Васю, как загипнотизированный. Он не понимал, чем так привлекала его эта молоденькая особа, почти девочка, потому что внешне она, вроде, была такая же, как и другие: две ноги, две руки, семь дырок, а вот, поди ж ты, какая-то особенная. Глаза равнодушные, но не голодные и не злые. Губы не чёрные, а бледно-розовые, нежные и живые. И ещё Культя мельком, когда она присела, увидел её ноги, округлые, гладкие, без синяков и болячек. Вот она почесала под мышкой, и мелькнула грудка, маленькая, как неспелая тыквочка, и, наверное, такая же упругая. У Культи закружилась голова. Он совершенно не понимал, что с ним происходит, почему так приятно видеть девичье тело, почему вдруг невыносимо захотелось потрогать те округлые грудки и не просто трогать, а тискать и мять их беспрестанно.
Тем временем Вася привела себя в порядок, встала и с неудовольствием осмотрела собравшихся. Началась давка. Задние пытались пробиться поближе, передние не позволяли. Культе повезло: он стоял как раз перед женщиной и, хотя его сильно толкали в спину, места своего никому не уступал. Кнут куда-то исчез. Мужики, чтобы обратить на себя внимание Васи, изощрялись на все лады. Некоторые хвалились, другие возмущались, кричали, что уже нет сил терпеть, что надо бы организовать строгую очередь, а за все творящиеся безобразия отволочить эту наглую девицу в Партком — пусть разберутся. У каждого была своя тактика, одинаково не приносящая никому желаемого результата.
— Я одна, а вас много, — убедительно защищалась Вася. — И вообще, все претензии предъявляйте Сяве, он вас сюда заманивал, и он, а не я, чего-то наобещал.
Один из мужиков призвал идти бить Сяву, но сам с места не сдвинулся, поэтому хитрость не возымела успеха.
Вася прошла сквозь бушующую толпу и остановилась на вершине пригорка. Её опять попытались окружить, но легким движением руки она пригвоздила страждущих к земле.
— Мне отсюда лучше видно, — сказала девица.
Задние, чтобы их заметили, начали подпрыгивать, особенно те, кто пониже ростом. Культя подпрыгивал выше всех, но Вася смотрела куда-то в сторону. Там, невдалеке от Сявиной норки, стоял удивлённый Кнут, не принимавший в выборах никакого участия. Девица заулыбалась и указала пальцем на него. Собравшиеся возмущённо загудели: — «Вот так всегда. Ни очереди тебе, ни надежды». — «Опять какого-то проходимца выбрала». — «Эх-ма. Тру-ля-ля». — «Да, уж. Хотя бы письку показала». — «Ага. Спрячется сейчас со счастливчиком, а мы тут мучайся, насухую». — «А ты воображай, воображай». — «Да уж я-то умею воображать, но кабы показала, оно посподручней бы шло».
Культя не стал принимать участия в коллективном онанизме. Он быстро подобрался к Кнуту и заулыбался навстречу приближавшейся Васе.
— А мы вчера беседовали. — Критик придал лицу самое радушное выражение, на которое был способен. — И, кажется, кое о чём договорились.
