Вячеслав Рыбаков - Достоин свободы
Я стиснул голову руками и, ничего не слыша и почти не видя, пошел из квартиры вон.
6
В лестничном холле стоял Чарышев. Нахохлившись, засунув руки глубоко в карманы своей мохнатой куртки, он несколько секунд молчал, чуть искоса глядя на меня. Я соображал медленно. Очень болела голова, и хотелось, чтобы все кончилось хоть как-нибудь, только поскорее. Я отступил в сторону, приглашая Чарышева войти. Он отрицательно покачал головой.
— Здравствуйте, доктор Гюнтер, — проговорил он, когда я закрыл стену квартиры. — Вы ужасно выглядите. Простите меня.
— Не прощу.
— Воюете…
— Конечно. Зачем вы все это затеяли?
— Странно, что вы спрашиваете.
— Давлением можно лишь сломать.
— Никакого давления нет. Извне — нет.
Я только головой покачал. Он пожал плечами.
— Моя работа кончилась, когда в печать пошли первые сообщения. Это было не так просто, поверьте. Редакторы отказывались публиковать такой интимный материал, их пришлось… убеждать. Но с той поры я только жду. Я знаю, чем все кончится, но это произойдет само собой.
— Ему нельзя ненавидеть этот мир! — вырвалось у меня.
— Я знаю, доктор, не горячитесь так, — тихо произнес Чарышев.
— Что вы знаете?!
Он помолчал.
— Это очень странно, но я знаю то же, что и вы. По меньшей мере нас двое осталось после того разлома возле солнышка.
Я очень долго смотрел на него, просто не понимая смысла слов.
— Вы не догадывались, да? Я как-то сразу вас почувствовал. А потом не так уж сложно было интерпретировать копии с ваших расчетов на Большом компьютере института…
Я молчал. Он смотрел мне прямо в глаза.
— Знаю, что вы хотите сказать. Но человечество создавало и будет создавать гениев. Никакой гений не создаст человечества.
— Как вам легко…
— Да, — жалко улыбнулся он. — Вечная разница между тем, как посылает на смерть сына Родина-мать и просто мать…
— Тогда была война! — крикнул я. А он ответил:
— Всегда война.
— А вы не ошибаетесь?
Чарышев сощурился, с подозрением вглядываясь в меня.
— Я ошибаюсь? — переспросил он. — Я?
Голова разламывалась от боли.
— Я сжег нефть? Я отравил химикатами реки и озера, гербицидами и вспашкой — поля? Ртутные и сернистые дожди — это моих частных заводов заслуга?! Попробуйте вы с этим разобраться, доктор Гюнтер! Может быть, я рвал водородные бомбы на Моруроа и в Синьцзяне? Я перфорировал озонный экран?!
— Простите, — сказал я.
— Война пока всегда. «Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день идет за них на бой…» Избитая цитата, к сожалению.
— Это уже не тот бой, в котором можно рисковать женщиной и двумя детьми! Они же на волоске висят!
Мне показалось, что Чарышев сейчас закричит. Но, наверное, у него просто не было сил закричать.
— Вы очень устали, — проговорил он ласково. — Вы опять ничего не поняли.
Кровь бросилась мне в лицо.
— Сядьте, доктор, — попросил Чарышев. Не разжимая челюстей, я помотал головой. — Сядьте, — настойчиво попросил он. — Право же, это смешно.
Я опять помотал головой. Он положил руки на спинку стоявшего в холле кресла и повел его ко мне. Кресло плыло над полом, приближаясь медленно и неотвратимо. Очень хотелось сесть, но я лихо засунул руки в карманы и расставил пошире ноги. Чарышев остановился.
— Ну, потерпите, — сказал он после паузы. — Уже скоро.
— Что — скоро?
Он вздохнул.
— Обратный переход. Сядьте, прошу вас.
Мы долго молчали.
— Там проблема уже решена, — задумчиво проговорил Чарышев. — Неужели вы думали, что я рискну начать здесь работу заново? Я предал бы людей, избравших меня, если бы проявил такую халатность. Не пройдет и двух часов, как мы будем там, обещаю. Я знаю людей, доктор, знаю Соломина. Он не сможет здесь жить. Люди сильны и добры… Только начав все это, я понял, каких замечательных людей удалось воспитать. Всего полвека назад сюда пришла бы толпа бить стекла. А Соломин бы всех ненавидел. А теперь они защищают его право на выбор и принимают ответственность на себя. Все понимают, что человек должен сам совершать свои поступки. Ему можно только помогать. Да и то с осторожностью величайшей, чтобы не исказить ни человека, ни его действий. Чтобы он быстрее видел последствия, больше думал… Помогать даже ошибкам. Как вы сейчас.
— Все дозволено?
— Да. Жизнь — это познание. Та же наука. Только каждый начинает со своего собственного нуля, Неповторимого, как отпечатки пальцев. Ощущение неиспользованных возможностей калечит психику. Человечеству не нужны калеки, которые не ищут и не творят.
— Соломин не ошибся, — сказал я. — Перехода не будет.
— Будет, конечно. Забота и решимость порождают заботу и решимость. Здесь ему нечем заботиться. А человек есть любовь.
Я молчал.
— Там вас, наверное, уже заждались…
— Нет, — усмехнулся я. — Там я тоже не нужен. Но не будет перехода! — крикнул я, твердо зная, что не прав.
— Кажется, я был бы этому рад.
* * *
Едва войдя, я понял, что случилось нечто важное. Марина сидела, безжизненно глядя в сторону Соломина, но не на него. Женька потерянно стоял посреди. Я вошел — они даже не шевельнулись.
— Как удивительно, — произнесла Марина чуть погодя. — А я всегда что-то чувствовала. Будто это уже не тот ты, по которому я тогда сходила с ума целых три года.
Женька оторопело взглянул на нее. Он не этого ждал.
— Значит, и впрямь ненастоящее. Значит, по-настоящему ты нас убил, а это — так, картон…
— Ты рассказал? — вырвалось у меня. Женька беззвучно шевельнул губами: «Да».
Свалил ответственность, подумал я и против воли крикнул:
— Тряпка!
Его хлестнула судорога.
— Да!!! Да!!! Восемнадцать лет тряпка! Вытирайте ноги! Всех предал, всех!
И снова стало тихо. От крика звенело в ушах. Марина резко встала, и Женька метнулся к ней, замер и стал падать, как падает в слабом гравиполе веревка, если ее перерезать сверху. Он медленно сломался в коленях, потом в поясе и приник к ногам жены.
Она положила руки ему на затылок и плотнее прижала к себе, голова ее запрокинулась.
— Все, Марина, — жалко пробормотал он. — Все. Не презирай. Я правда не могу. Уедем, а? Я помогать буду, аппаратуру таскать, водить катер, вести черновики… что скажешь. Возьмем ребят. Они рады будут, я им столько про остров рассказывал!
— Перестань кричать, — сказала Марина.
Он отстранился от нее, снизу заглядывая ей в лицо.
— Поедем! Хватит об этом, все будет хорошо, правда!
— Ну перестань же кричать! — жутко выкрикнула она, прижав кулаки к щекам и даже ногой притопнув, словно в негодовании.
— Да я… я не кричу же… — растерянно пролепетал он.
— Все кончилось, — произнесла она спокойно.
— Марина, какой вы еще ребенок. — Я старательно улыбнулся. — Да ничего не кончилось. Ложитесь спать, включите снотвор. Ненастоящее пройдет, настоящее останется. Просто вы устали.
— Настоящего нет.
— Нет, — вдруг согласился Женька, по-прежнему стоя на коленях. Она вздрогнула.
— Убей нас! — резко сказала Марина. — Убей нас опять!
— Маринушка! Ну чего ты хочешь?
— Чего ты сам-то хочешь? — спросил я.
— Я? Я сам? — Эта постановка его удивила. Он давно разучился хотеть сам. С тех пор, как решил, что его желания унизительны для нее. Он оглянулся на нее, ища взгляд, но она смотрела в сторону. — Мне противно и стыдно… Я не могу ни успокоить ее, ни порадовать, видишь?
— Всегда знала, — брезгливо сказала Марина, — что ты размазня, но настолько…
— Не смейте так говорить! — не выдержал я. — Вы поддерживать его…
— Ах, поддерживать! Что же мне говорить, Гюнтер? Спасибо тебе, любимый, бесценный повелитель мой, нежный, добрый, у тебя не получилось убить наложницу и детей, случайно не получилось, и других попыток ты не делал! — Она отрывисто, сухо рассмеялась. — Так? Ну нет! — Повернулась и почти выбежала в спальню. Стена закрылась.
Несколько минут мы молчали. Грязный дождь сек окно. Женька поднялся с колен.
— Темнеет…
— Ну и денек выдался, — сказал я.
— Осточертели дожди.
— Включи программу.
— Только солнца мне фальшивого не хватало… Там много солнца?
— Еще нет. Демонтировать колпаки начнут только осенью. От обогатителей дикие ветры.
— Ну конечно. — Он понимающе кивнул и прижался лбом к окну. — Еще бы… Тихо-то как.
— Вот и отлично. Хватит криков, надо передохнуть.
— Ко мне больше никто никогда не придет. Видишь, Энди, как все связано. Я всех предал и даже не заметил. А всплыло лишь теперь. Стал не собой — и этим предал и Маришку, и ребят, и Абрахамса. И даже тебя. Прости меня, Энди, пожалуйста.
