Вильям Александров - Блуждающие токи
— Слушай, — кричал возбужденно Юрий, — а ведь это звучит: блуж-да-ю-щие то-ки! — Он произнес эти слова раздельно и поднял голову, будто вслушиваясь.
— Ведь можно очерк написать, ей-богу, это ведь пойдет и читаться будет… Ты очерки мои читаешь?
— Ну, как же! — сказал Федор, но не очень уверенно, и Ким подумал, что ему трудно будет выкручиваться. Но Федор тут же сам спросил:
— Ты хоть помнишь чего-то про блуждающие?
— Ну, конечно, — сказал Юрий, и это звучало примерно так же. — Так что ты скажешь? Ведь можно здорово все это подать, понимаешь? Где-то там. в земле, невидимые, неуловимые, блуждают какие-то токи, никто ими не управляет, никому они не подчиняются, бродят, понимаешь, где хотят, и приносят массу всяких неприятностей. Если посчитать ущерб, то бог знает, ч го получится… И вот группа энтузиастов, молодых ученых нашего города, решила избавить от них человечество. Несколько лет они бились над этой проблемой — и блуждающие токи побеждены! Обузданы! Нет больше блуждающих токов! Это же сенсация, старик. Это же на весь Союз прозвучит! Правильно я говорю, Кимуля?
— Все правильно, — сказал Ким, — кроме последнего абзаца.
— Как?
— Так. Блуждают, неуправляемые, вредят, грызут кабели, трубы — все правильно, красиво, образно. Группа энтузиастов, молодых ученых, ночей не спит — правильно.
— Ну?
— Красиво, говорю. Аж слезу вышибает.
— Ну?
— Чего "ну!" Вот и все. Дальше фантазия. Никто их еще не обуздал. Только ищем.
— Ну, хорошо, — сказал Юрий, — можно видоизменить, можно подать иначе: поиск продолжается. Даже интересней. Будут письма вам писать, спрашивать, предлагать.
— Погоди, — сказал Федор, — пока не надо, прав Кимуля. Погоди немного, ладно?
— Я что… Пожалуйста. Вам же лучше будет. Шум значит, внимание, интерес… Все говорят… Главное, чтоб заметили. Тогда и помогут.
— Спасибо, — кивнул Федор. — Это действительно важно. Только погоди немного, материал пока подбери. Мы потом сами скажем, ладно?
9
Когда он впервые заметил это? Или вернее — ему показалось, что он заметил?.. Да, пожалуй, в тот самый день, в горах" когда обследовали опытную солнечную установку для питания защитных устройств.
Они спустились к реке искупаться. Федор вышел из зарослей в одних плавках, стал на камень, освещенный закатом солнца, и тут Ким вдруг увидел ее глаза… Это было в конце дня. Они изрядно устали, изнуренные духотой внутри башни, после нескольких часов замеров, расчетов, переключений. Лаврецкий собрал их для подведения итогов, и тут Жора сказал:
— Может, искупаемся сначала, а? Просто мозги плавятся, ничего не соображаю…
Все поддержали идею, и Лаврецкий согласился.
— Давайте! Только быстро — чтоб успеть засветло…
Они мигом спустились к реке, к затону, который был выложен давно, еще в прошлый год. К счастью, он был еще цел. Бешеная, но мелкая горная река в этом месте прорывалась в узкий коридор между огромными — в два человеческих роста — валунами. В прошлый год они перегородили проход цепочкой камней, образовался небольшой затон, метра полтора глубиной. Переваливая через камни, вода обрушивалась вниз, кипя и дробясь, а здесь, в затоне, было спокойно, можно было даже нырять, правда, на это никто не решался.
Федор вышел на большой валун, посмотрел вниз, примерился. Он стоял в лучах закатного солнца, великолепно сложенный, с атлетическими мускулами под бронзовой кожей.
И вот тогда-то Ким увидел ее глаза. Женя стояла внизу, с противоположной стороны затона, и Киму показалось, что он уловил восторженное удивление в ее широко раскрытых глазах. Впрочем, длилось все это лишь одно какое-то неуловимое мгновение. В следующее — они все трое почувствовали, видимо, что смотрят друг на друга.
Она, оказывается, очень внимательно разглядывала что-то на дальней вершине. Ким обернулся к Федору, тот разбежался, красиво взмыл в воздух и, сверкнув пружинистым телом на закатном солнце, беззвучно и грациозно вошел в воду.
Это было здорово, и все, кто стоял на берегу, кажется, восхитились. Ким посмотрел на Женю — с предельно безразличным видом шла она к соседнему камню — поменьше, с которого они все прыгали. Он вспомнил ее глаза, и ему стало не по себе. Нет, это невозможно, она, которая терпеть Катаева не может, причем даже не считает нужным скрывать это…
Может быть, показалось?.. Впрочем, будь он на ее месте — тоже залюбовался бы.
И все-таки было не по себе…
Уже потом, вечером, когда они сидели у костра после чудесного плова, приготовленного Ильясом, и пели под гитару, Ким опять вспомнил этот взгляд и попытался рассмотреть ее лицо, но это было трудно, она сидела близко, неотрывно глядела в огонь, и пламя отсвечивало на ее лице.
Они все пели альпинистские песни, рассказывали смешные истории, Лаврецкий изображал своего учителя, профессора Никольского, которому студентом он трижды сдавал магнитное поле. Рассказывал он забавно, они хохотали до слез, но она как будто ничего не слышала или, вернее, вслушивалась во что-то совсем другое, очень тихое, едва слышное, где-то там, внутри себя, и временами казалось, что она хмурится и напрягается, чтобы не упустить это…
У Федора оказался приятный голос. Вместе с Жорой у них неплохо получалось, а временами Жора замолкал, только подыгрывал, и тогда слышался густой, мягкий баритон Федора. Ким тихо встал, незаметно вышел из освещенного круга, пошел по тропинке в сторону рощи. Там было небольшая арчовая роща, и ему захотелось укрыться от всего и от всех.
Он сделал несколько шагов от костра, и плотная тьма, почти осязаемая, обступила его. Он шел наугад, и небо вдруг надвинулось, стало совсем близким, казалось — протяни руку и срывай созвездия целыми гроздьями,
Он видел эго не раз. И всегда это необъяснимым образом ударяло в сердце, пронзало его ощущением вечности. Он остановился. Стоял оглушенный. И скорее почувствовал, чем услышал, что она идет сзади. Едва различимые шаги замерли совсем близко от него. Он обернулся, взял ее за плечи, притянул к себе, вглядываясь, пытаясь разглядеть ее лицо, ее глаза…
— Ты… А мне показалось…
— Ну что, что? — говорила она ласково. — Мне, может, тоже показалось…
Он стал целовать ее лицо, лоб, щеки, глаза — и вдруг почувствовал, что они Мокрые.
— Ты плачешь!
— Нет… Это так… От дыма.
— Послушай, мне кажется, ты не веришь в меня.
— Верю, — совсем тихо и как-то жалостно сказала она.
К утру следующего дня погода испортилась. За ночь все вокруг преобразилось неузнаваемо — небо заволокло тяжелыми тучами, горы почти совсем исчезли в них, краски поблекли, с ближних склонов катился серый туман.
Они еще пытались работать, но Лаврецкий все время тревожно поглядывал на небо, а часам к одиннадцати дал команду быстро сворачиваться и уходить,
Они запротестовали — не хотелось бросать неоконченную работу. Но он потребовал категорически, сказал, что идет буран, и хорошо еще, если они успеют выбраться. Ему можно было верить — пришлось подчиниться.
Быстро упаковали рюкзаки, сложили приборы и отправились в обратный путь. Но уйти от дождя не успели, он застал их на спуске, километрах в двух от поселка. Это был не тот дождь, к которому привыкли в городе. Он обрушился на них сразу, с такой силой, что они явственно ощущали тяжесть воды на плечах. Казалось, можно захлебнуться в этом сплошном потоке, и Жора первым крикнул:
— Приборы!
Он сбросил с себя куртку, обмотал ею ящик, который тащил на плече. То же самое сделал Ким, а за ним и Федор. Клетчатые ковбойки тут же прилипли к телу, и через мгновенье они уже не ощущали на себе никакой одежды. Ноги скользили, идти приходилось медленно, и когда они добрались наконец до машины, все вымокли до нитки, а к тому времени, когда въезжали в город, продрогли основательно, Первым по пути был дом Лаврецкого.
— Все ко мне! — Он распахнул дверцу автобуса. — Быстро!
Они было замялись, но Лаврецкий довольно бесцеремонно стал выталкивать их одного за другим, и Федор с удивлением подумал, что профессор может быть довольно решительным, когда надо.
— Машина будет ждать, — сказал Лаврецкий, — и всех развезет. Через полчаса. А теперь — сюда, пожалуйста.
Они вошли в гостиную, обставленную темно-коричневой старинной мебелью, и остановились у порога, не решаясь ступить на ковер.
— Обувь сбрасывайте прямо здесь. Вот так. И — сюда…
Часть противоположной стены была выложена черным кафелем, и там, в углублении, обрамленном чугунной решеткой, пылали раскаленные угли, плясало над ними легкое синеватое пламя…
— Камин!
Судя по тому, что этот возглас вырвался у Федора и Жени одновременно, она тоже впервые была в этом доме. Для остальных же, видимо, все было давно знакомо. Они привычно уселись вокруг огня, блаженно откинулись на спинки кресел, вытянули к огню ноги…
