Виктор Беньковский - Анахрон (полное издание)
Приободрившись, Сигизмунд достал бельевой бак, вывалил туда содержимое мешка с грязным бельем (и ВШАМИ!), залил водой и, кряхтя, потащил на кухню
— кипятить. И сел в бессилии на табурет, глядя, как горит синенький огонек газовой горелки.
Как есть дурак ты, Сигизмунд. Пять часов утра на дворе, а ты стирку развел. Чужую рванину зачем–то кипятишь… А нормальные люди в это время спят. В прежнее время это гордо именовалось «активной жизненной позицией». Не угас еще в вас, Сигизмунд Борисович, пионерский задор, ох, не угас! Тимур, блин! Тридцать шесть лет мужику…
Сигизмунду стало совсем тошно.
Город на Неве просыпался. Слышно было как под арку во двор заползает мусоровоз. Потом донесся апокалиптический грохот — «поставили» порожний мусорный бак.
Слышимость во дворе хорошая. Акустика — хоть арии исполняй. А тут еще и форточка на кухне открыта. Не любил Сигизмунд табачного дыма по утрам.
На дворе неизобретательно заматерились. Видать, заметили отсутствие полного бака. Сопровождая каждое слово русским народным артиклем, шоферюга скорбно завел, обращая свои призывы то ли к верному мусоровозу, то ли вовсе в бесконечность:
— Ну, народ!.. До чего дошли!.. Бак мусорный — и тот спиздили!.. Разворовали страну напрочь, сволочи! До чего Россию довели, дерьмократы паршивые!.. Все потому, что порядку нет!.. При Сталине, небось, баки не пиздили! Как влитые стояли! Довели страну! Продали!.. Говна тут какого–то навалили!.. И откуда у народа столько мусора? Богатые стали!.. При Сталине, небось, на хер!..
Потом хлопнула дверца. Мусоровоз взревел еще громче, хотя, казалось, это было невозможно, и медленно выехал со двора.
Ну вот и утро. Пора идти с кобелем.
Вспомнил об объявлениях. Сунул в карман парочку. Для очистки совести. Это если на детекторе лжи пытать будут.
Долго рылся в прихожей — ключи искал. Даже на девку безумную вдруг грешить начал, не она ли сперла. Потом вспомнил и извлек их из кармана старой куртки.
Это все, Сигизмунд Борисович, нервы. Совсем не жалеете себя. Горите на работе…
Клей, черт возьми, клей надо! Чуть не забыл, клей–то!
Нашел мятый тюбик «Момента». Сгодится.
В последний раз Сигизмунд облепливал окрестности объявлениями еще во времена «Новой Победы». Тогда все стены в объявлениях были. Все продавали и покупали, чтобы снова продать.
Господи, сколько воды утекло! И вообще, как оглянешься по сторонам… Тем и закончишь, что поневоле с мусоровозчиком в одной партии окажешься: при Сталине и впрямь мусорных баков не воровали, на..!
Да что при Сталине! Даже при либеральнейшем Горби — и то не воровали. Горби тем уже славен, что первый из всех дозволял карикатуры на себя рисовать. И не расстреливал за это.
С другой стороны подумать — ну кому, скажите на милость, нужен ржавый мусорный бак! Не из цветного же металла он сделан, в конце концов!
А с третьей стороны… Ох, какая мысль нехорошая. Что, если злокозненный Некто — назовем его НЕКТО — схитил у охтинского пахана золотую лунницу и спрятал ее в баке. Скажем, спасаясь от погони. Верные боевики пристрелили вора, но лунница осталась в мусоре. Тогда купленые шоферюги тайно похищают бак и скрытую в его недрах лунницу… Между тем как сторчавшаяся и опустившаяся девка–бомжиха, она же импортная гринписовка, случайно оказавшаяся на месте преступления, еще прежде завладев лунницей, укрывается в подвернувшемся гараже. Понятное дело, она страшится пахана и его угрюмых ребят…
Господи, что за чушь! Откуда сторчавшаяся гринписка, которая ошивалась в нашем дворе с целью защиты моржей в Северном Ледовитом Океане, знает охтинского пахана? И как им удалось незаметно (и бесшумно) вывезти мусорный бак, да еще эта куча земли с песком и сучьями… для чего, скажите, навалили эту кучу? Чтобы отвлечь внимание от факта пропажи бака? Да уж, не иначе.
Стоп. Вознесем молитву старику Оккаму, покровителю всех здравомыслящих, и не будем городить лишних сущностей.
Первое. При чем здесь, скажите на милость, охтинский пахан? Кто это такой? Чье воспаленное воображение породило этого похотливого монстра? Растленного бедолаги маркиза де Сада? Или, может быть, австрийского писателя, известного Захера Мазоха? Нет. Его выпестовало воспаленное воображение Сигизмунда Борисовича Моржа, генерального директора фирмы «Морена». Чью рожу, облепленную пенкой для бритья, он созерцал сегодня утром. Того самого С.Б.Моржа, который в пять часов утра варит в баке белье, проводя санобработку какой–то гринписовки, забравшейся в его гараж.
Второе. Кто сказал, что безумная девка — гринписка? И что она явилась в его двор спасать моржей?
(Гм. Моржей. Сомнительная сентенция…)
Не скандальная газетенка. И не бабушка, опасающаяся бомбы в песочнице детского садика.
Отнюдь. Гринписку бережно выносило и выродило то же лоно, что и охтинского ублюдка. То есть интеллектуальная мощь С.Б.Моржа. Господи, где тот Гринпис, который его, С.Б.Моржа спасет!
Но… девкина одежда. С тем же успехом она могла быть индианисткой, сторонницей жизни среди естественной и нетронутой природы по заветам индейцев в целом и их вождя Сидящего Быка в частности.
С еще большим успехом она могла оказаться сбрендившей солисткой фольклорного ансамбля. Или торговкой побрякушками из мятой кожи и глины, перебравшей «кислоты»…
Морж оборвал раздумья, взял пса и вышел с ним во двор. По терьерному обыкновению, кобель шел, хрипя и удушаясь на поводке. В свое время надо было выдрессировать пса на площадке, но Морж почему–то постеснялся соваться туда с ублюдком. И теперь пожинал закономерные плоды.
Первым делом Сигизмунд подошел к гаражу. Вроде бы, никого больше гараж в эту ночь не заинтересовал. Спустил пса. Открыл гараж. «Единичка» на месте. Это главное. Поставил на место поваленные девкой пустые канистры. Вышел. Тщательно запер дверь, создав видимость мощного замка.
Рядом высилась куча песка вперемешку с землей. На вершине кучи, наискось и внаклонку стоял пустой мусорный бак. Воздвигли.
Кобель обежал кучу в поисках интересного. Такового поначалу не обнаружил. Сигизмунд, глядя на пса, втайне злорадствовал.
Машина развернулась прямо на песке, частично растащив кучу по двору. Песок был дрянной, перемешанный с землей. Оборванные корни, сучья, дерн — все это вместе и слагало «гром–камень», на котором был воздвигнут монумент — ржавый, но столь необходимый жильцам окрестных домов.
На куче отпечатались следы колес. Пес побежал по одному следу, вынюхивая. И вдруг с размаху пал на спину — аж булькнуло и ухнуло что–то внутри кобеля — и стал яростно извиваться. Ядрен батон, опять на какой–нибудь тухлой рыбе валяется! А потом — на кровать!
Сигизмунд пошел туда, где кайфовал пес. Угрожающе помахивал поводком. Кобель видел хозяина, но валялся до последнего. В последний миг извернулся, вскочил, ухватил добычу зубами и помчался прочь от Сигизмунда, унося дрянь в пасти. Теперь полагалось, изрыгая проклятия, долго гоняться за ним вокруг бака. Игра такая.
Сигизмунд играть не захотел. Повернулся к псу спиной и пригрозил:
— Я ухожу.
Утратив бдительность, пес подбежал достаточно близко и был пойман. Плененный, тут же выпустил добычу из пасти и пал на спину, показывая беззащитный живот.
Сигизмунд взял кобеля на поводок и поддел ногой брошенный им предмет. Это было что–то вроде офицерского планшета на коротком ремешке. В детстве Сигизмунд мечтал о такой штуке. А теперь смотри ты, выбрасывают! И вспомнился мусоровозчик: «Богатые стали!»
С ностальгическим чувством Сигизмунд взял двумя пальцами планшет, поднял. Еще тридцатых годов, наверное. А с той стороны замочек должен быть.
А замочка и не было.
И как–то вдруг понял Сигизмунд, что не планшет это. Дрянь это какая–то, лукавым кобелем отрытая… И снова нарисовалась зловещая фигура охтинского пахана…
Нарисовалась, потому что хреновина эта имела несомненное сходство с предметами, обнаруженными при девке. С чунями и поясом. Его еще вечером поразила эта обувка. Не носят в Питере такой обувки. А в ноябре и подавно.
Сходство улавливалось поначалу инстинктивно, на том уровне, который называется «чувством стиля». Одинаковая выделка кожи, одинаково обработаны прорези, шнуровка одинаковая. Только вот что это такое — непонятно. Преодолевая брезгливость, Сигизмунд заглянул в сумку, но и там паспорта не обнаружил. Вообще ничего не обнаружил.
Кобель крутился, волновался, просил отдать. Ему было категорически отказано.
Сигизмунд походил возле гаража и кучи. Может, еще что–нибудь сыщется, что могло бы пролить свет на эту малопонятную историю со взломом.
Но больше ничего не обнаружилось.
Сигизмунд забросил сумку на крышу гаража — чтобы не видно было — и направился со двора — клеить объявления, пока безлюдно.
