Валерия Вербинина - Поезд на Солнечный берег
Наперерез самоубийцам с сиренным воем несся перехватчик мышкетеров. Капитан мышкетеров, надсаживая голос, орал в репродуктор:
– Стойте! Вы нарушили воздушное пространство! Стоять смирно, руки за голову! Будем стрелять!
– Все кончено, – слабо шепнул Пончик и зажмурился. Они уже не могли остановиться. Незачем стрелять, господин капитан. Какие претензии? Самое обыкновенное дело. Подумаешь, упали двое и…
Тогда–то Филиппу и пригодилось его умение летать, в котором он никогда никому не признавался. Его тело потеряло свой вес; его понесло, как былинку, он воспарил вверх, затем его прибило к стене здания, которое издало при столкновении протяжный, мелодичный звон. Вспомнив о Пончике, он ринулся вниз и выудил его на третьем этаже. Оба мягко приземлились на красный асфальт, после чего Пончик открыл глаза – и зашатался. Филипп поддержал его.
– Надо же, как удачно мы прыгнули с вами, – сказал он, придавая голосу беззаботность.
– Но почему… – в смятении пробормотал Пончик.
– Первый блин всегда комом. Хотите, попробуйте еще раз, а с меня хватит.
– С меня тоже, вы исцелили меня, – выдохнул Пончик, орошая слезами благодарности бесчувственный асфальт.
С того памятного дня они крепко подружились. Филипп помогал Пончику, как мог, и тот безропотно принимал его помощь. Правда, иногда Пончик позволял себе возмущаться опекой, которая ранила его самолюбие, и тот уступал. Истинная дружба не боится недоразумений; они только укрепляют ее – если, конечно, не разрушают окончательно. При всем уважении к Филиппу Пончик не скрывал, что считает утомительной жизнь в хрустальном доме, который постоянно что–то наигрывает, и не мог взять в толк, зачем его другу понадобилось связывать себя с Матильдой, по его мнению не представлявшей из себя ничего особенного. Впрочем, всем было известно, что Пончик начисто лишен практической жилки в том, что касается дел житейских, и Ромул с блестящими глазами растолковал ему, что наконец–то он «раскусил этого Филиппа» и что, несмотря на кажущуюся простоту, тот все–таки оказался малый не промах. Невезучий Пончик вечно умудрялся встревать в самые невероятные истории, и Филипп сгорал от желания узнать, что могло с ним случиться на этот раз.
– Это шуба, – с убитым видом объяснил Пончик. – Я не знаю, что с ней делать.
Филипп терпеливо ждал, что последует за этим заявлением, но гул реактивных двигателей приземляющегося аэромобиля на мгновение перекрыл шум в кафе. Двери распахнулись, и вошел Серж Сутягин. Вообще–то он не принадлежал к компании друзей; они считали его гномоном и занудой и имели на то все основания. Почему–то, однако, он направился прямиком к ним.
– Привет всем! – прокричал он, изображая сердечность. – А, и Филипп здесь!
– Привет, – сказал Филипп, без всяких задних мыслей пожимая холодную сутягинскую руку. Бесцветные глаза Сутягина скользнули по его лицу. Гномон поморщился; ему показалось, что Филипп слишком сильно сжал его руку и, конечно же, сделал это нарочно. И без того плохое сутягинское настроение разом ухудшилось.
– Какая тачка! – восхитился Ромул. – Где угнал?
Среди друзей, когда кто–нибудь покупал новую машину, считалось хорошим тоном говорить, что он ее угнал.
– У Вуглускра, – небрежно обронил Сутягин. – Старик продал мне ее за примерную службу в просроченный кредит. – Он лгал; машина не принадлежала ему. На самом деле его просто назначили шофером – возить Матильду и ее подруг.
– Клянусь дохлым фламинго! – вскричал Гаргулья, любивший вычурные клятвы (особенно после третьего коктейля). – За это надо выпить. Говорят, Вуглускр страшный жмот.
– Редкой души человек, – учтиво вставил Сутягин и обернулся к бармену: – Мне «Плесень на вальсе», пожалуйста.
Все зашумели, поздравляя Сутягина; в редком поздравлении не было скрытой насмешки, но гномон принимал все за чистую монету. Опустив глаза, он почтительно расхваливал своего патрона и службу у него, по сравнению с которой потускнело бы и пребывание в раю. Гномоны всегда уважают вышестоящих и безропотное повиновение им почитают высшей добродетелью свободного человека. Эта рабская мораль пресмыкающегося коробила Филиппа, слишком чувствительного к тому, что противоречило его понятиям о человеческом достоинстве. Не дослушав, он обратился к Пончику.
– Так что с шубой? Кстати, я думал, что теперь лето.
– Теперь–то да, – ответил Пончик, отрывая взгляд от сутягинской машины, – но когда–нибудь будет зима. Обо всем надо думать заранее.
– Не надо, – сказал Филипп решительно.
Его светлые, хрустальной чистоты и глубины глаза затуманились. Он снова видел Ее; и видение было таким ярким, таким живым, что ему стоило труда отогнать его от себя.
– Мало ли что может случиться, – уклончиво добавил он.
– Вот и я о том же, – терпеливо пояснил Пончик, который, как всегда, истолковал его слова по–своему. – Поэтому я купил шубу из китайской собаки. Дешево, удобно и практично.
– В самом деле? – спросил Филипп, допивая свой коктейль.
Пончик ответил не сразу. Вид у него был удрученный.
– Так я думал. А она ЛАЕТ!
– Кто?
– Шуба.
– Ну, это нормально, она ведь из собаки, – успокаивающе заметил Филипп.
– И воет по ночам, – жалобно говорил Пончик, – когда я запираю ее в шкаф. Но это полбеды, что она лает, она еще и говорит.
– Говорит?
– По–китайски.
– Она же китайская, голова! – крикнул Гаргулья, вмешиваясь в разговор.
– И что она говорит? – полюбопытствовал Филипп.
– Дзи–во–дзёр, – простонал Пончик. – Сволоць пи–ли–кля–тая. – Филипп прыснул. – Знаешь, по–моему, она ругается на меня.
– По–моему, тоже, – согласился Филипп. – Я, правда, мало понимаю по–китайски, точнее говоря, не понимаю вообще. Попробуй покормить шубу мясом, может, она успокоится.
Пончик, выслушав его, впал в глубокую задумчивость. Ромул, вытащив карманный видеофон, стал названивать их приятелю Сильверу, но никто не отзывался.
– И куда он мог запропаститься? – недоумевал Ромул.
– Я видел его вчера на дне нерождения, – вмешался Филипп.
– Хорошо погуляли?
– Спрашиваешь!
– Значит, ты женишься? Поздравляю.
– Еще рано, – сказал Филипп. Сутягин отвел глаза. Только теперь до него дошло, как люто он ненавидит Фаэтона, и в этой ненависти он черпал болезненное упоение. Но Филипп, по–видимому, ни о чем не догадывался.
– Пончик все жалуется, – говорил Гаргулья. – Посмотрел бы ты на меня! Недавно я подрядился переводить книгу с древнефранцузского. «Сексопотам и гипотрахелион! Порнокопытная история»! Звучит, а? Смотрите, он даже вздрогнул!
– Ничего подобного, – отрицал Пончик, заливаясь густейшей краской.
Гаргулья ударил ладонью по столу.
– Тройной «Лед и пламень»!
– Деньги вперед, – огрызнулся автомат, которому было не привыкать к выходкам клиентов.
– Я плачу, – вмешался Ромул. У него всегда водились в изобилии фальшивые бублики, которыми он частенько снабжал друзей. Он полез в карман, но так оттуда и не вылез. Пончик судорожно вцепился в Филиппа, глаза его расширились от ужаса. Друзья закоченели, и было от чего. Ибо перед ними предстал сам Сильвер Прюс собственной персоной, и персона эта находилась в, мягко говоря, довольно–таки убогом состоянии.
– Сильвер, – начал Ромул, когда обрел дар речи, – кто же довел тебя до жизни такой?
– И не говорите! – взревел Сильвер, выплевывая клавиши. – Этот… этот… этот… у–у! – Он стряхнул с себя крышку рояля, из которой голова его торчала, точно из рамы, и принялся топтать. – Я… я… не знаю, что с ним сделаю! – Прюс оборвал водоросли, свисавшие с ушей. – Я подвергся нападению, – томно объяснил он в заключение, валясь на стул, но сейчас же соскочил с него и на четыре стороны раскланялся перед Филиппом, так что тому даже стало неловко. – Здоровья и счастья, Филиппчик! Как повезло парню, а? Ведь это прямо–таки везение из везений! Отхватить такой приз!
Сутягина передернуло, он резко повернулся и вышел. Закоренелый неудачник Пончик помрачнел и нырнул в свой коктейль. Филипп постучал по бокалу.
– А? – отозвался Пончик изнутри.
– Я хотел тебя спросить: ты ходил к Вуглускру?
Из бокала донесся вздох.
– Сильвер, ты не знаешь, что такое гипотрахелион? – кричал студент.
– И знать не хочу! – испугался Сильвер.
Глаза у него косили, соответственно правый на левую сторону, а левый на правую, так что оба они в совокупности были скошены к носу. Кроме того, они бегали и иногда убегали так далеко, что ему приходилось бросаться за ними в погоню. Несмотря на это, Сильвера считали весьма приятным человеком. Он работал на телевидении, в газетах и в Интернете, и редкое издание было лишено чести приютить на своих страницах его статьи, дававшие доходчивые ответы на те вопросы, которые невозможно даже толком сформулировать. К примеру, в чем смысл жизни, а в чем ее бессмыслица; зачем нужно министерство погоды, которая то и дело ведет себя как ей вздумается и не подчиняется никаким указам и приказам; почему другие города на планете отказываются признавать над собой власть Города. Помимо этого, Сильвер вел светскую хронику, давал советы, как изводить врагов и выводить прыщи, а также числился в оппозиции правительству, что само по себе снискало ему всеобщее уважение – глубокое, как море, и в котором он нередко тонул.
