Николай Елин - Дети мяча
– «Салям алейкум, дорогой двоюродный брат Юсуф, да пошлёт аллах долголетие тебе и твоему верблюду! В своём письме ты сообщаешь мне, что страдаешь от одышки и безденежья и завидуешь моей должности, на которой много приходится бегать по полю и имеются все возможности, чтобы быть здоровым и богатым. Клянусь судейской категорией, ты заблуждаешься! Да будет тебе известно, что мне здесь скорей, чем тебе, шайтан расшатает нервную систему и испортит сердце, ибо на этой судейской должности, да сократит её аллах, не столько бегать приходится, сколько переживать, волноваться и заниматься всяческими сложными вычислениями и расчётами. Дабы не мог ты усомниться в истинности моих слов, записал я некоторые свои наблюдения и мысли, пришедшие мне в голову во время матча между командами Бухары и Шираза, каковой матч пришлось мне судить не далее как сегодня. Высылаю эти записи тебе…»
– Интересно, интересно, – заёрзал эмир, – что за мысли могли прийти в его глупую голову? Читай дальше, Шахерезад, не медли!
Летописец перевернул страницу и продолжал:
– «Игра началась. С первой по пятую минуту, слава аллаху, всё было спокойно. Никаких угроз воротам. Если бы дальше так… Шестая минута. Игрок команды Бухары, да поразит аллах его голову стригущим лишаем, забил гол в собственные ворота. И как этого нечестивца угораздило?!
Обдумываю, что теперь делать. Если засчитать, то публика будет недовольна. В прошлый раз судья Хуссейн-ага засчитал гол в ворота хозяев поля, а потом возвращался домой на попутных ишаках, ибо его собственного кто-то вымазал дёгтем. Конечно, я могу гол не засчитать, но вдруг в следующий раз придётся мне судить матч в Ширазе? Ширазцы мне не простят… Да завяжется узлом нога у этого презренного нападающего! Не мог мимо пробить! Скрепя сердце даю свисток и показываю… Помоги мне, аллах, куда же показать?.. Показываю на бокового судью. Надо посоветоваться. Решение слишком ответственное. Игроки потащили меня к помощнику.
Десятая минута. Стоим с помощником, обсуждаем положение. Второй помощник сбегал в чайхану за чайником. Посидели не спеша, выпили чаю, взвесили возможные последствия. В поисках решения заглянули в коран, но не обнаружили там никаких указаний.
Пятнадцатая минута. Дабы не волновать публику, решили гол не засчитывать…»
– Он поступил справедливо! – перебил эмир. – Возможно он не так глуп, как кажется. Надо будет подарить ему нашу старую майку. Однако что же ты остановился, Шахерезад? Продолжай!
– «Решили гол не засчитывать, – повторил летописец. – Признали офсайд. Ширазские игроки, да привяжется к ним плоскостопие, изъявляют бурное недовольство. Один из этих вольнодумцев, чтобы выразить своё несогласие, плюнул на флажок помощника. В гневе я едва не удалил его с поля, но потом благоразумие вернулось ко мне. Что, если ширазцы без него проиграют? Зачем мне взваливать на верблюда моих плеч мешок ответственности. Нет, я человек неглупый и справедливый. Сделал игроку замечание. Не забыть бы потом сделать замечание другой стороне, чтобы никому не было обидно…»
– Это уже лишнее, – поморщился эмир. – Впрочем, читай дальше.
– «Двадцать третья минута. Опять судьба послала мне неприятности! Защитники Шираза сбили с ног бухарского нападающего прямо возле своих ворот. Он пропахал, подобно сеятелю, изрядный кусок штрафной площади и, словно на ишаке, въехал в ворота на собственном носу. Клянусь режимом дня аллаха, надо бы назначить пенальти, но тогда меня упрекнут в пристрастии к команде Бухары. Поскольку в те ворота я гол не засчитал, то будет справедливым не назначать сюда одиннадцатиметрового удара. Тогда будут довольны и те и эти, а я не окажу влияния на исход встречи. Смотрю на помощника. Он, да наступит ему на ногу хромая корова, показывает, что был снос. Я незаметно качаю головой. Помощник изменяет своё решение и показывает: удар от ворот. Снова качаю головой. Помощник указывает в небо.
Попили с ним кофе по-турецки, посовещались.
Двадцать восьмая минута. Выношу решение: со стороны нападающего было нападение носом на вратаря. Удар от ворот. Теперь моя совесть чиста перед обеими командами. Не забыть бы только сделать замечание кому-нибудь из бухарцев для полного равновесия…»
– О сын шелудивой стрекозы! – возопил эмир. – И ты, Рамсей, ещё советовал нам подарить этому мерзавцу майку!
– Я?! – изумился тренер.
– Молчи и соглашайся, – шепнул Шахерезад, наступив ему на ногу.
– Да-да, – настаивал эмир, – ты слишком щедр за чужой счёт! Даже если бы этот презренный судья лежал голым на погребальных носилках, мы не дали бы и грязной тряпки, чтобы прикрыть его наготу. И не вздумай уговаривать нас изменить своё решение. А ты, Шахерезад, продолжи чтение. Мы хотим знать, как далеко зашёл в своих гнусностях этот нечестивец.
Летописец поклонился и снова принялся за письмо.
– «Тридцать четвёртая минута. Кто-то из ширазских футболистов безо всякого стеснения подставил ножку нападающему противника и вдобавок толкнул его в спину. Однако, видит аллах, наказать грубияна не могу: у меня на очереди штрафной в другую сторону. Смотрю на помощника. Он ковыряет флажком в ухе. Да пройдёт через него флажок насквозь и выйдет через пятку, от такого помощника помощи не дождёшься! Подаю футболистам знак рукой: „Играйте, играйте, не останавливайтесь, ничего не было…“
Тридцать девятая минута. Нападающий, которому дали подножку, всё ещё лежит. Видно, ему крепко досталось. Стараюсь делать вид, что не замечаю его, однако уже начинаю беспокоиться. Уж не в раю ли он?
Сорок четвёртая минута. Слава аллаху! Он не пустил в рай этого нападающего. Бухарец встал и поплёлся к воротам. На всякий случай я насмешливо похлопал его по плечу: ах ты, притворщик!
Сорок пятая минута. Первый тайм закончился. Пока держусь на нулях. Всемилостивейшая судьба, помоги мне дотянуть так же до конца, чтоб ни вашим, ни нашим. Какой дивный счёт: ноль-ноль! Он прекрасен, как деяния Магомета или как шашлык из молодого барашка, или как то и другое, вместе взятое…»
– Бесстыдство этого пройдохи не имеет границ! – снова не выдержал эмир. – Пожалуй, мы не только не дадим ему нашей майки, но изымем у него его собственную. Заканчивай скорее, Шахерезад, нам надоело слушать эти мерзости! Переходи сразу к последним минутам.
– «Семьдесят восьмая минута. Защитник Шираза опять сбивает на землю того нападающего, который пострадал от него в первой половине игры. О сын грубияна, зачем понадобилось ему столь неприкрыто нарушать правила в своей вратарской площади?!
Опять иду к помощнику. Выпили с ним валерьяновой настойки, посоветовались. Подходим оба к пришибленному игроку, берём его за руки, за ноги (чтоб они у него отвалились, дабы противник не смог больше по ним попасть!), выносим тело за пределы штрафной площади и опускаем на траву. С этого места назначаю свободный удар в сторону ворот (прямой не идёт).
Восемьдесят вторая минута. На последних минутах следует быть особенно внимательным, чтобы мяч как-нибудь не залетел в ворота. Никаких штрафных, да поразит их шайтан икотой! Бухарский игрок бодает противника головой. Я делаю рукой: „Играйте!“
Восемьдесят пятая минута. Защитник бьёт нападающего ногой. Я делаю рукой.
Восемьдесят девятая минута. Защитник – рукой! И я рукой!
Девяносто минут. Слава аллаху! Ноль-ноль! Вытянул! Продержался! А ну-ка, кто меня теперь упрекнёт в пристрастии к какой-нибудь одной команде? Справедливость прежде всего!
…Вот такая моя служба, брат Юсуф. А ты позавидовал моей лёгкой и безбедной жизни. Нет, милый брат, клянусь оглавлением корана, совсем не просто судить так, чтобы никому не было обидно! Я полагаю, ты теперь и сам убедился, что, невзирая на всю беготню, здоровье на этом деле испортить очень легко.
На этом прощаюсь с тобой, любезный моему сердцу Юсуф.
Твой двоюродный брат Зейнаддин, да укрепит аллах его нервную систему!»
– Всё? – спросил эмир зловещим тоном.
– Всё, о сосуд величия, – сказал летописец.
– Ты не знаешь, у Перман-Ашира ещё осталась отравленная халва? – как бы между прочим поинтересовался сосуд величия.
– О да, владыка, осталась в таком количестве, что ею можно умертвить стадо слонов.
– Скормите её всю этому судье, пока он не успел уехать, – приказал эмир. – Ты слышишь, Шахерезад, всю! Чтоб ни крошки не осталось! Мы лично проверим. Больше он никогда не будет писать писем своим родственникам! А теперь уходите все. Мы хотим спать!
И, не дожидаясь, пока гости удалятся, эмир задул свечи и забрался в постель.
Суд
Наутро Берёзкин проснулся от нестерпимого зуда в ноге. Он протёр глаза и от изумления чуть не подавился собственным языком. Перед тренером стоял какой-то бородатый тип и обнажённым палашом старательно щекотал ему пятки, прикусив от усердия кончик языка.
– Что… что вы делаете? – заикаясь пробормотал Валерий Макарович. – Кто вы такой?
