Боб Шоу - Ночная прогулка
— Но кто будет монтировать сам прибор? Эд ничего не понимает в такой работе.
— Действительно. Это еще одна деталь. Тебе придется попросить мисс Жюст, чтобы она разрешила нам воспользоваться роботом-сборщиком — по меньшей мере второго класса, — запрограммированным на работу с микроэлектроникой. У них в ремонтной мастерской наверняка есть такой.
— Господи, Сэм! Эта штука стоит полмиллиона.
— А ты все-таки попроси, тебе она это устроит. Ей, кажется, понравился цвет твоих глаз.
Теллон замер на миг, подставив лицо горячему белому солнцу Эмм-Лютера. Он переживал редкий момент абсолютной уверенности.
Через неделю два охранника приволокли в мастерскую на антигравитационных санях робот-сборщик.
Большую часть этой недели Теллон провел, практикуясь в обращении с сонаром, а в свободное время размышлял над тем, что произошло с ним в тот первый день, когда он заговорил с Хелен Жюст. Это было как взрыв. В его подсознании тогда все словно сдвинулось — и совершенно безо всякой причины. Всякого рода паранормальные феномены, иногда сопровождающие романтическую влюбленность, он исключил сразу — отчасти из природного скептицизма, отчасти же потому, что ни разу не видел Хелен. Вдобавок Хогарт сказал, что она длинная, худая, рыжая и с оранжевыми глазами, — такая особа вряд ли свела бы его (да и любого другого мужчину) с ума. И будь она даже фантастической красавицей с волосами цвета воронова крыла — как все-таки логически объяснить тот резкий сдвиг в его восприятии, благодаря которому он точно знал, что она даст им все, что они попросят? Каждую ночь, лежа в своей камере в ожидании тусклого света, что приносили с собой сновидения, он снова и снова возвращался к этой непонятной загадке, пытаясь хоть как-то прояснить себе смысл всего происходящего.
Но робот у них появился, и теперь надо было писать для него программу. Тут Теллон понял, что ничего, кроме самых общих идей, у него нет. Они с Уинфилдом целыми неделями просиживали в тюремной библиотеке, за авторидерами, прерываясь лишь для того, чтобы поспать, поесть и отсидеть обязательные молитвенные собрания. Большинство имевшихся в библиотеке журналов устарело: лютеранское правительство никогда не поощряло ввоза земной печатной продукции, а в последние годы его практически прекратила сама Земля. Последний шаг показывал, насколько сильно ухудшились отношения между двумя планетами с тех пор, как на Эмм-Лютер буквально с неба свалилась новая планета Эйч-Мюленбург. Впрочем, тут знали почти все, о чем было известно на Земле.
Изучая журналы, Теллон чувствовал, как его разум погружается все глубже и глубже в прошлое, слой за слоем пробивая прожитые годы. И вновь откуда-то появился молодой Сэм Теллон, тот, что твердо решил делать карьеру в твердотельной электронике, но потом нечто, о чем он уже успел позабыть, сбило его с дороги; он долго скитался по миру и, наконец, оказался в Блоке. Удовлетворение, испытанное Теллоном от работы, было так глубоко, что он начал подозревать: его подсознательная тяга к эксперименту была в действительности вовсе не желанием помочь Уинфилду и вернуть зрение самому себе, но мощной потребностью возродить себя таким, каким он был… но когда? И почему вдруг та единственная встреча с Хелен Жюст сработала как спусковой крючок? Он не помнил никакой рыжеволосой девушки с необыкновенными глазами, на которую могла бы походить Хелен.
Когда программа обрела некоторую законченность, они заставили робота собирать одновременно два одинаковых образца устройства, которое, по недостатку вдохновения, назвали электроглазом. Дополняя программу за счет обширного пакета стандартных процедур, робот медленно собирал в своем герметически изолированном от внешнего мира, стерильном чреве две пары очков. На вид они казались обычными очками, если не считать шариков на перемычке — это были телекамеры. Оправа служила для того, чтобы направлять сигнал в глаза.
Только одну проблему Теллону и Уинфилду пришлось решать самим — руками Эда Хогарта — проблему фокусировки лучей точно на зрительном нерве. Но они справились и с этим, несколько изменив первоначальный план Теллона — на край каждой пластмассовой радужки прикрепили металлическую пробку. Идея заключалась в следующем: при каждом движении глаза будет меняться и положение пробки, информацию о которой можно получить, создав внутри оправы слабое магнитное поле. Затем эта информация поступает на вход монокристаллического процессора, который, соответственно, переориентирует лучи.
Но вот Теллон перешел к последнему этапу работы. Теперь нужно было разработать устройства, которые переводили бы зрительную информацию на язык клеток сетчатки. Теллон всецело отдался этой захватывающей интеллектуальной задаче. Он почти не притрагивался к еде и сильно похудел.
Но в один прекрасный день месяц мечтательных размышлений закончился; случилось это, когда он лежал под динамиками авторидера.
Он узнал Уинфилда по быстрому, нервному постукиванию трости, которой старик еще пользовался, хотя и ходил с сонарным фонарем.
— Я должен с тобой поговорить, сынок, и немедленно. Извини, что помешал, но это важно, — от волнения голос Уинфилда звучал хрипловато.
— Ладно, Док. А что стряслось? — Теллон спустил ноги на пол и, не слезая с кушетки, отодвинулся подальше от рупора.
— Что стряслось? Черкасский! Ходят слухи, что он вышел из больницы.
— Ну и что? Здесь он меня не тронет.
— В том-то и дело, сынок. Говорят, что он пока еще не может выйти на службу и договорился временно поработать здесь, в Павильоне. Чтобы, как он выразился, «поправить здоровье на боевом посту». Понимаешь, что это значит? Понимаешь, зачем он сюда едет?
Руки Теллона сами потянулись к лицу, пальцы мягко скользнули по изгибам невидящих, пластмассовых глаз.
— Да, Док, — сказал он тихо. — Спасибо. Я знаю, зачем он едет.
Глава седьмая
Свет — неистовый и монотонный свет.
Боль — неистовая, монотонная боль!
Теллон сорвал с себя электроглаз и некоторое время, сжавшись, сидел, ожидая, пока утихнет мучительная колющая боль. Если бы «шершень» Черкасского не изувечил ему слезные железы, слезы у него текли бы ручьями. Боль долго не утихала, а временами становилась чуть ли не сильней, чем в начале. Это было похоже на отлив, когда море, как бы нехотя, отступает от берега.
— Ну как, Сэм? Не легче? — Голос Хогарта звучал холодно и равнодушно — это означало, что он встревожен.
— Не получается у нас, — Теллон покачал головой. — Что-то мы недоучли с этим преобразователем. Сигналы, которые мы подаем на нерв, в корне отличаются от тех, к которым он привык, и вызывают такую боль, что я даже не могу настроиться.
— Мы взялись за большое дело, сынок, — грустно сказал Уинфилд. — Возможно, даже слишком большое. В наших-то обстоятельствах!
— Да при чем тут это? Мы все делали правильно, но на последнем этапе сплоховали. Единственное, что действительно трудно, — это синтезировать клеточный код. Хотя и тут все вроде шло нормально. Я ведь прямо упивался работой, пока не услышал, что сюда собирается наш друг Черкасский.
— Это просто слухи. Наш тюремный «телеграф» и раньше давал сбои.
— Возможно. Хотя правда это или нет — все равно. Теперь я не могу сосредоточиться на работе. Я просто не в состоянии понять: то ли мы не учли что-то действительно важное, то ли дело в каких-то мелочах. Давайте-ка сделаем мне местную анестезию, чтобы боль хоть немного утихла, а я тем временем посмотрю, что у нас получается.
— Не стоит. Так можно повредить зрительные нервы.
— Тогда чем же мы, черт побери, занимаемся? Мы угробили две недели, пытаясь синтезировать сигнал, который каждая безмозглая тварь, плавает она, летает или бегает, синтезирует безо всякого труда. Где твоя справедливость, Господи?! — И тут Теллон вдруг испустил восторженный крик, ибо некая мысль прожгла его сознание.
— Ну-ну, не надо так переживать, — смущенно остановил его Уинфилд. — Ты знаешь, как на этой планете наказывают за богохульство.
— Я не богохульствовал, Док. Я знаю, где мы можем взять всю зрительную систему. Весь набор целиком: палочки, колбочки, биполяры, ганглии, глиальные клетки. Все в готовом виде! В готовом, понимаете? Бери и пользуйся!
— Ну и где?
— Да тут же, у нас в мастерской. У Эда ведь с глазами все в порядке, верно?
— Глаза у меня в порядке, — с тревогой заныл Хогарт. — И я, между прочим, собираюсь и дальше ими пользоваться. Понял ты, упырь? Так что не трогайте вы мои глаза!
— Не тронем, не тронем. Хотя они всегда с нами. Видишь ли, они прямо-таки бомбардируют и нас, и все вокруг информацией. Причем как раз той, что нам с доктором и нужна. Каждый твой зрительный нерв, каждое волоконце в нем поливают нас электронами. Ты, Эд, работаешь как мини-радиостанция. Или, если угодно, дискотека. А твой диск-жокей крутит только одну мелодию — глиальный код.
