Юлия Вознесенская - Паломничество Ланселота
— Похоже, тут какие-то необитаемые ярусы, — предположил Жерар.
— Не думаю. Просто зрители знают, что на этом участке трассы нет никого, кроме нас, а мы их пока не интересуем, ведь это не наш финиш.
Глубокой ночью, когда они брели по дороге, освещаемой светом фонарей-распятий, они услышали позади чьи-то скорые шаги и тяжелое дыхание.
— Кто-то нагоняет нас! — воскликнул Тридцатьпятик. — Что будем делать?
— А что мы можем сделать? Идти быстрее, чем сейчас мы навряд ли сможем.
— Здесь никого нет, а нас трое. Мы можем напасть на этого торопыгу. — И что? — спросил Ланселот.
— Да ничего… Просто связать его и оставить тут. — Нет.
К счастью, им не пришлось даже спорить об этом, потому что они услышали знакомый голос:
— Ланселот! Жерар! Тридцатьпятик! Это я — Ванда!
Через минуту запыхавшаяся от бега девушка догнала их. Они остановились.
— Что случилось, Ванда? Почему ты бежишь по трассе?
— У меня не было выхода. Вы так ушли вперед, что распорядители гонок вас потеряли: на Башне, как и повсюду, порядка нет. Мы с Ингой хотели пройти на верхние ярусы, но проходы на балконы выше голубого финиша оказались заперты, лифты для зрителей выше шестидесятого яруса еще не поднимаются.
— А на каком ярусе мы сейчас находимся?
— На шестьдесят седьмом. Утром вы пройдете зеленый финиш, ребята. Мы не знаем, когда вас обнаружат и пустят зрителей на балконы вровень с вами, так что вот вам запас на два дня. Жерар, помоги мне снять мешок! По-моему, его лямки вросли в мои плечи.
Жерар помог ей снять заплечный мешок и переложить в сетку под коляской Ланселота банки с едой.
— Здесь мясные консервы, сок, вино, а в одной из банок бинты и мазь для Ланселота. Тридцатьпятик, ты, кажется, уже скоро станешь и здоровым, и богатым. Надеюсь, теперь мы встретимся уже на желтом финише, и мы с Ингой будем первыми приветствовать тебя как победителя. Между прочим, Ингу чуть-чуть не ограбили после получения выигрыша. Теперь мы стали очень осторожными. Мы решили не жалеть денег, сняли в пригороде целый дом и наняли охрану. Причем не клонов, а бывших солдат-десантников.
— Это же безумно дорого! — воскликнул Тридцатьпятик.
— Дорого, но зато безопасно и очень здорово. А какой комфорт! После исцеления ты поедешь домой в настоящем автомобиле и под охраной, а дома примешь ванну и получишь потрясающий обед из настоящих продуктов. А потом отправишься отдыхать в свои комнаты. У тебя их, между прочим, две — спальня и кабинет, и своя ванная комната. Ты только постарайся пройти свой финиш первым.
— Он придет первым, — успокоил ее Ланселот.
— Ох, Ланселот, что бы мы без тебя делали?
— Понятия не имею и даже думать об этом не хочу.
— Ладно, ребята, давайте я вас всех поцелую на прощанье и побегу назад. Фу, как от вас воняет, козлики вы мои!
— Так ты не целуй нас! — засмеялся Жерар.
— Не дождетесь! А ты, Тридцатьпятик, оботрись как следует перед финишем, а то будет неудобно, когда Мессия приблизится к тебе.
— А как происходило твое исцеление, Ванда?
— Сначала все было как в тумане. Месс подошел ко мне, надел перчатки, взял меня за руки и сказал, скривившись и отворачивая лицо, что от меня жутко воняет. Но я его слова слышала как сквозь сон и не обиделась. Он сжал мои руки — меня будто током ударило, и я потеряла сознание. А потом я очнулась и почувствовала, что я абсолютно здорова. Мне стало так легко-легко, сразу захотелось прыгать и бегать, размахивать руками, смеяться во весь голос. Тут ко мне подскочили журналисты, чтобы взять интервью. — Мы его читали в «Бегунке». — Вы поняли мой привет? — А как же! Спасибо, Ванда.
— На благодарность не отвечают благодарностью. Ладно, хватит разговоры разговаривать, время не стоит на месте. Давайте трогайте, дорогие!
С этими словами Ванда развернулась и помчалась вниз, а паломники снова двинулись вверх по дороге, становившейся с каждым ярусом все круче и круче.
Зеленый финиш они прошли втроем, пройдя мимо встречавших их служителей. Их пропустили, а потом снова натянули за ними зеленую ленту. На балконах, включая белый балкон Мессии, не было ни души.
После семидесятого яруса на балконах вновь стали появляться зрители, и друзья поняли, что они поднимаются наверх уже не так быстро, как прежде, что отставшие паломники начинают их постепенно догонять. Причина была в крутизне дороги, замедлявшей движение коляски. Да и сама коляска стала скрипеть и дребезжать: удвоенный вес сказался на ней.
— Теперь, Ланс, мы больше не будем садиться к тебе в коляску, — сказал Жерар. — Я боюсь, что она вот-вот развалится — и что тогда?
— В таком случае, — сказал Ланселот, — может быть, вам оставить меня и шагать вперед на своих двоих? У вас это получится быстрее.
— Ни за что на свете! — воскликнул Тридцатьпятик. — У тебя в коляске столько вкусных вещей: считай, если хочешь, что мы везем не тебя, а наш буфет.
И они продолжали идти рядом с Ланселотом, по очереди толкая коляску, чтобы он мог поберечь свои руки.
Некоторые зрители подбадривали их криками, у многих в руках были картонки и платки с нарисованным цифрами «35» — это были болельщики Тридцатьпятика. Но были и другие, кидавшие в них банки из-под энергена, наполненные песком и мелкими камнями.
Ветер, всегда дувший на высоких ярусах Башни, усиливался. Когда они шли по северной стороне Башни, ветер слабел, но как только они выходили на восточную сторону, он начинал дуть им в лицо, а на южной стороне ветер нес мелкую горячую пыль и дул с такой силой, что едва не опрокидывал коляску и прижимал их к самым балконам, а это было плохо — тут зрители на них только что горячую смолу не лили. Можно было, конечно, идти по наружному краю, прячась от ветра за ограждением дороги, но здесь пришлось бы проходить под самыми распятиями, а это было тяжело и страшно: с трупов прямо на трассу падали куски разлагающейся плоти и капала зловонная жижа.
Глава 16
Дженни вела в монастыре жизнь напряженную, переходя от трудов к молитвам, от уныния к надеждам. Но как ни старалась она занять свой ум работой, душевного покоя она ей не приносила. Сестры, видя ее томление, старались ее утешить.
— У нас благодать тяжелая, — говорила сестра Елена, — мы ведь в Гефсимании — здесь сам Спаситель тосковал. Молись, деточка, молитва все лечит.
Увидев по лицу Дженни, что ей совсем невмоготу, к ней подошла мать Александра, самая старая монахиня в обители. — Вы позволите, Евгения, дать вам совет? — Да, конечно. — Вы читаете по-церковнославянски?
— Читаю. Меня Айно учил. Так в Нормандии звали пророка Эноха. — Так вы встречались с ним прежде?
— Да, на острове Жизор. Он сам готовил меня к крещению, а потом крестил.
— Такая счастливая девочка, а унынию поддалась… Вот что я хотела вам посоветовать. Откройте Псалтирь наугад и читайте до тех пор, пока не почувствуете, что слова псалмопевца полностью соответствуют вашему состоянию. Остановитесь, прочтите еще раз, повторите вслух, а потом читайте дальше до тех пор, пока душа ваша не воспрянет и не сольется с Давидом в славословии Бога, и тогда заканчивайте чтение аллилуйей.
Дженни послушалась и стала в перерывах между трудами и службами в храме читать Псалтирь. Раскрывая Псалтирь наугад, она и вправду каждый раз дочитывалась до таких слов, которые ей казались только что родившимися из ее собственной души. И конечно, рано или поздно, через псалом или через кафизму, но она непременно «всплывала» вместе с псалмопевцем к славословию. Душа прояснялась, Дженни на какое-то время приободрялась, но спустя час-другой «тяжелая благодать» снова ее одолевала: она снова шла в пещерку к «Молению о Чаше», молилась о Ланселоте и плакала.
Благоволившая к Дженни игуменья, узнав о совете матери Александры, тоже дала свой рецепт:
— Выучи наизусть Шестопсалмие и читай в минуту уныния. Знаешь, какое есть монашеское предание об этих шести псалмах? Говорят, что в них предсказаны мысли и чувства души человеческой, когда она предстанет перед Господом на Страшном суде. Потому и положено, когда в церкви читают Шестопсалмие, стоять не шелохнувшись, нельзя даже кланяться. Читай Шестопсалмие, помышляя, что стоишь на Страшном суде, и любые земные беды перед этим покажутся тебе ничтожными.
Дженни послушно выучила шесть псалмов, и это тоже помогало ей бороться с унынием.
Как-то раным-рано, уже после полунощницы, но еще до литургии, в Гефсиманию пришел из города человек, постучал в ворота и сказал сестре Елене, что вчера вечером были убиты пророки Илия и Энох. Сестра Елена побежала с известием к матушке игуменье, но по дороге встретила сестер, воз-вращавшихся из больницы с ночного дежурства, и к началу службы уже вся обитель знала страшную новость. Матушка поверить в нее отказалась и послала двух сестер к храму Воскресения Господня — разузнать все в точности.
