Андрей Валентинов - Капитан Филибер
В далекой знойной Аргентине,
Где небо южное так сине,
Где женщины как на картине,
Про Джо и Кло поют…
Танго танцевать просто. Надо только не сводить глаз с той, с которой танцуешь, с ее глаз, зеленых, полуоткрытых, замечать каждое движение, твердой рукой возвращать на верный путь — к следующего шагу, к следующему повороту. La Caminata, el Paseo, la Cadencia — Шаг, Прогулка, Отсчет — у танго простая речь, очень простая. Она не сложнее языка пуль и смертных приговоров, она столь же ясна и четка. Шаг, шаг, шаг… Пальцы застыли на синей тонкой ткани, ладонь впилась в ладонь, горячий прокуренный воздух зала режет глаза, рождая нежданные слезы. Не стоит плакать — не о чем и незачем. Поздно! Танго, дамы и господа, танго! Иза Кремер поет для вас, она в трауре, она поет танго в Мертвой Стране, когда-то называвшейся Россией. Танцуем, дамы и господа, танцуем! Смерть еще не здесь, она за темным Аксаем, мы еще живы, в зале горит свет, в бокалах пенится шампанское. Последнее шампанское, дамы и господа, последняя гастроль, последняя ночь! Танго, танго, танго…
— Там знают огненные страсти,
Там все покорно этой власти,
Там часто по дороге к счастью,
Любовь и смерть идут…
Саша остановилась у нашего столика, поглядела на остывающий после «El Chaclo» зал, усмехнулась:
— Никто нас не видит, правда, Филибер? Сотни людей, ни стен, на занавеса, но мы никому не нужны. Как и в жизни…
Повернулась, ударила взглядом зеленых глаз. Зеленый и синий, морская волна…
— Правильно, что танго запрещали! Даже название нельзя было упоминать в газетах, знаешь? Специальный циркуляр выходил, отец был редактором, рассказывал… Мы наговорили друг другу…
Я протянул руку, коснулся ее пальцев…
— Погоди, мой Филибер! Сейчас я успокоилась… почти. Я скажу, а ты послушай. Это похоже на мелодраму, глупую, провинциальную, но… Я действительно хотела тебя убить. Какое-то наваждение, несколько ночей спать не могла — видела, представляла… Жду, пока ты заснешь. Ты всегда спишь на правом боку, я заметила. Да… Ты начинаешь ровно дышать, я беру «маузер», твой «номер один», аккуратно прикладываю к твоему виску… Ты спал, твоя кожа пахла моим потом, а я сидела рядом, представляла, видела…
Мы стояли у столика, посреди шумного зала, нас никто не видел, никому не было дела до женщины в новом синем платье и мужчины в генеральском кителе с чужого плеча. Наверное, я должен был испугаться — или напротив, успокоить ее, но слова не шли, я просто стоял, слушал, представлял.
Видел.
— Я же говорю, Филибер, мелодрама, дурной фарс. Мне казалось… Казалось, что я — Мир, наш Мир, а ты — чужак, никто из ниоткуда, и я должна, обязана… И еще я видела циферблат, огромный, как небо, цифры двигались очень быстро, время уходило… Я никогда не принимала наркотиков, Филибер, даже когда меня ранили, это был не бред, не видение… Мне стало страшно, я несколько раз порывалась тебя разбудить…
Я молча кивнул. Все верно, Саша не ошиблась. Мир и Человек. Мир защищается, у Него много лиц и личин, Ему нетрудно взглянуть на меня через зеленые глаза. Но танго и в самом деле следует запретить. Моя смерть может стать гибелью для этой Вселенной. Небезопасно убивать Творца.
— А потом… А потом все оборвалось, кончилось. И я вдруг поняла, все поняла, мой Филибер. Ты — не пришелец из ниоткуда, не граф Монте-Кристо, не Гарун аль Рашид. Ты — авантюрист, которому ничто не дорого, для которого Россия, Родина — пустые слова. Ты играешь, а не живешь, Филибер. А надо жить, жить — и умирать. «Аллах акбар, детка! Аллах акбар!» Жуткие стихи, но… правильные. Я обещала тебе, мой Филибер, даже клялась. А теперь прошу: отпусти! Я не хочу быть с тобой, не хочу видеть, как человек, которого люблю, становится предателем, становится… ничтожеством.
Надо было отвечать, объяснить, объясниться. Я молчал. Мне есть, что сказать Миру, но как возразить Саше, подпоручику Ольге Кленович, офицеру Белой армии? «Дело в крови, слишком много ее уже пролито, ее не забудешь, не простишь…» Саша не простит.
— …А сейчас! Впер-р-рвые!.. В Новочеркасске… В Р-р-россии!..
Резкий визгливый голос конферансье заставил вздрогнуть. Нас никто не видит, мы никому не нужны. Ночь Танго мчит дальше, к близкому рассвету, к утренней перестрелке за Аксаем, надо успеть, дотанцевать, дожить…
— …Сенсация века! Знаменитое… Пугающее… Манящее… Танго Смерти, именуемое также…
Саша не выдержала, дернула алые губы в улыбке. Даже ее допекло. Танго Смерти… Перебор, даже для «Арагви».
— …«Кумпарсита»!!!
Ольга Станиславовна Кленович повернулась, покачала головой:
— Новое что-то. Не слышала.
— Услышишь! — усмехнулся. — Прямо сейчас…
Певица в черном траурном платье шагнула к краю сцены — строгая, серьезная. В руках бумажный лист, наверняка — слова. Никогда не думал, что «Кумпарситу» пели. Ради такого стоило совершить el Paseo почти на целый век.
— Ты не ответил, Филибер!
— А разве тебе нужен ответ?
Негромко вступил оркестр, Иза Кремер поднесла белый листок к глазам…
«Кумпарсита»!
— Los amigos ya no vienen
ni siquiera a visitarme,
nadie quiere consolarme
en mi afliccio'n…
Пары, уже готовые слиться в танце, замерли, поглядели недоуменно. Это… Это танго?!
Танго!
Desde el di'a que te fuiste
siento angustias en mi pecho,
deci', percanta, que' has hecho
de mi pobre corazo'n?
…Друзья уходят, но не из памяти, они остаются со мной, я слышу их шаги, ощущаю их дыхание, пусть даже их нет рядом, пусть они исчезли из мира, но я чувствую, как бьется сердце, сердце, которое не слышит никто, кроме меня…
Si supieras, que au'n dentro de mi alma
conservo aque'l cari no
que tuve para ti…
…Если кто-то удивится, что я помню тебя, пусть не удивляется, ты, твоя тень — здесь, со мною…
Танго Смерти.
Сашины пальцы до боли сжали мою ладонь, зеленые глаза взглянули в упор:
— А ты еще и трус, Филибер. Ты не ответил женщине — своей женщине. Ты… спрятался. Ну и пусть! Ты… У тебя еще остались деньги? Здесь, в «Арагви», есть кабинеты для… Для таких, как я сейчас. Заплати, Филибер, заплати, сколько запросят, лишь бы там был диван и защелка. Заплати — и приходи за мной, только не смей больше ничего говорить, иначе я все-таки тебя убью, мой Филибер! Исчезнем сейчас, пока все слушают, пока никто нас не видит… А потом… «Потом» не будет, Филибер, я уйду и даже не стану вспоминать. И только когда узнаю, что ты мертв — помолюсь за тебя, любимый…
Пляшут тени, безмолвен танец.
Нас не слышат, пойдем, любимый,
В лунном свете, как в пляске Смерти,
Стыд бесстыден — и капля к капле
Наши души сольются вечно
В лунном свете, где шепот ветра,
В мертвом танце ты скажешь «Да».
Лабораторный журнал № 4
28 марта.
Запись двадцатая.
Заполняя журнал, каждый из нас стремится рассказать не только о подготовке к «погружению», но и о самом себе, пусть последнее и не предусмотрено «Правилами ведения…» Не вижу в том большой беды, в конце концов, будущие читатели вполне могут пропускать «лирику». Трудно сказать, насколько адекватно сумели отобразить себя мои предшественники, но, пересмотрев написанное, могу смело сказать по поводу «автопортрета»: это не я! Неужели я такой зануда и нытик? Так трагически серьезен и пафосен? Кажется, добросовестность, столь необходимая в исторических штудиях, оказала не самую лучшую услугу.
Менять ничего не стану — не предусмотрено Правилами. «Перечеркивать по диагонали» тоже. Придется отбывать в края неведомые со скорбной миной и в накинутой вместо тоги больничной простыне.
По этому поводу пересмотрел свою коллекцию анекдотов. Первое, что попалось на глаза в любимом «больничном» разделе:
— Доктор, подскажите, что делать?!
— Поезжайте, батенька, на грязи.
— А что, — поможет?
— Помочь — не поможет, а к земле привыкнете.
А это — почти философское, к вчерашним размышлениям:
Художник стоит и что-то рисует. Его спрашивают:
— Ты что рисуешь?
— Бога Единого.
— Так ведь Его никто не видел.
— Вот сейчас нарисую, и увидят.
Наконец, попутное, к завтрашнему отбытию:
«Едет замерзший зимний троллейбус. Остановка. Двери открываются, входят люди. Впереди всех идет некто в одном костюме и с рюмкой в руке. Кондуктор, обращаясь к нему:
— За проезд!
— О!.. За проезд!..»
Добавлю: «за погружение!» Завтра… Сегодняшняя запись, вероятно, последняя. Перед включением программы помечу лишь время начала эксперимента.
Между прочим, вновь обратил внимание на некую закономерность. Каждый из моих предшественников обещал подробно описать результаты опыта. Третий, увы, не получил такой возможности, но остальные ограничились лишь констатацией факта прибытия. Конечно, сразу после многих лет в «ином мире» не станешь садиться за мемуары, но ничто не мешает сделать это через день, через неделю, месяц. У Первого такая возможность была. Почему так?
