Дэвид Митчелл - Литературный призрак
Лайаму приходится нагибаться, чтобы не задеть головой потолочные балки в спальне Джона. В нашей с Джоном спальне. Я помню тот день, когда он впервые сам вскарабкался сюда по лестнице, ступенька за ступенькой, задрав попу, и выражение лица было как у Эдмунда Хиллари [85].
— Лайам, ты?
— А бородавка-то сошла, мам!
— Вот именно! И кто скажет, что это глупости?
— Ма! Не можем же мы сдаться без боя!
— Именно для того я и иду. Чтобы не было драки.
— Ты говорила, что «Красп» переносит военные технологии на пятьдесят лет в будущее!
— Это было полгода назад, в «Лайтбоксе». Я недооценивала «Красп».
— Не понимаю.
Черная тетрадка лежит на комоде.
— А что, если «Красп» окажется настолько мощным, в этическом смысле, что сможет предотвратить злоупотребления? Что, если «Красп» возьмет на себя функцию… как бы это сказать… смотрителя зверинца?
— Я тебя не понимаю. Каким образом?
Мужчины что-то обсуждают внизу, на кухне.
— Человеческий род обречен либо исчезнуть лет через пятьсот, либо… стать лучше. Технический прогресс вырвался из-под нашей власти, он обгоняет нашу способность управлять им. Но предположим, давай предположим, что «Красп» сам в состоянии контролировать себя, тогда…
Господи, как это звучит со стороны?
— Лайам, по-твоему, я сошла с ума?
У берега в один голос заблеяло стадо овец. Лицо Лайама застыло, как на портрете, и вдруг озарилось улыбкой.
— Мам, а что, если подсунуть им черную тетрадку, чтобы они от тебя отвязались?
Лайам — смышленый мальчик.
— Ах да! Черная тетрадка.
«Нортон» Реда Килдара с треском врывается во двор и резко тормозит перед входом. Гейзенберг закукарекал и взлетел на телеграфный столб, где для него есть жердочка.
— Это Ред, — поясняет Джон. — Приехал подоить Фейнман.
Ред входит на кухню.
— Они вычислили тебя, Мо. Как насчет чайку?
И Ред кладет на стол пакет с карамельками.
— Неужели каждая живая душа на острове знает о моих разногласиях с американцами?
— На острове секрет можно спрятать от дальних, но не от ближних. Не стоит волноваться. Американцы воображают, что могут купить все на свете. Может, они просто хотят поднять цену.
Джон вздохнул.
— Ну, Ред, я слепой, но если ты думаешь, что эта публика явилась, только чтоб потолковать насчет условий работы, то я по сравнению с тобой просто телескоп Хаббла.
Ред пожал плечами и закинул в рот карамельку.
— Тогда дело дрянь. А если дело дрянь, остается только одно.
— И что?
— Пойти в «Лесовика» и выпить.
— Пожалуй, это лучшая идея за все утро, — отвечаю я.
— Слышу скрип, это отец Уолли на своем трицикле, — говорит Джон.
Отец Уолли входит и садится, тяжело дыша.
— Мо! — обращается он ко мне, пытаясь нащупать смысл в этом ошалевшем, на его взгляд, мире, — Мо, это ведь не что иное, как похищение. Ты же не совершала никакого преступления. Как такое возможно?
Возьмите любые два электрона или, как в моем и доктора Белла [86] случае, два фотона, которые произошли из одного источника, измерьте их спины и сложите, и вы получите нуль. Как бы далеко друг от друга они ни разлетелись, какое бы ни было между ними расстояние — как между мной и Джоном, между Окинавой и Клир-Айлендом, между Млечным Путем и туманностью Андромеды — все равно: если вы знаете, что одна частица вращается по часовой стрелке, то, значит, другая вращается против, где бы она ни находилась. Чтобы знать это, не требуется ждать движущегося со скоростью света сигнала, который сообщит об этом. Эти явления взаимосвязаны, и расстояние не играет роли. Океан целостности живет скорее по законам вуду, чем по законам Ньютона. Чуть повернул зеркальные противосолнечные очки — и сделал будущему «ресет».
— Как такое возможно, отец Уолли? Из-за синхронности океана.
— Я не уверен, что уловил твою мысль, Мо.
— Отец Уолли, Ред, Брендан, простите… Можно, я пару минут побуду с Джоном и Лайамом?
— Конечно, Мо, конечно. Мы подождем во дворе.
— Мне будет ужасно недоставать вас, ребята.
Лайам собрал волю в кулак и держится молодцом.
Джон держится как Джон. Мои мужчины обнимают меня.
— Я хочу покормить Фейнман, — говорю я.
— Она и сама прекрасно поест.
— Я не доела завтрак. У меня есть для нее лакомый кусочек.
Поблескивает хромировкой «нортон» Реда Килдара. Урчит негромко его двигатель в такт нашим неторопливым шагам. Поскрипывает трицикл отца Уолли. Мечутся опавшие листья, словно стая мальков.
— Мы похожи на процессию в честь Вербного воскресенья, — говорит отец Уолли.
Неужели с той минуты, когда я поднималась по дороге от порта, прошло три дня? Так много? Так мало?
— Какой сегодня день? — спрашиваю я.
— Кажется, четверг, — говорит Лайам.
— Понедельник, — говорит Ред.
— Среда, — говорит Брендан.
По ту сторону дороги шумит ручей.
— Я слышу музыку.
— Опять фантазируешь, Мо Мантервари, — улыбается Брендан.
— Нет! Играют «Каменистую дорогу в Дублин»! [87] Слышите?
Как только мы переваливаем через гребень холма, Планк начинает высоко подымать лапы, словно предчувствуя возможность покрасоваться. Когда мы поравнялись с лавкой Старика О'Фарелла, я разглядела толпу островитян, высыпавших из «Лесовика» в сад. Над дверью висит плакат «Гордость нашего острова». Я стискиваю руку Джона.
— Ты знал об этом?
— Откуда? Я же только слепой музыкант, — отвечает муж.
— Это скромное мероприятие, — говорит Лайам, — Только для семьи и друзей.
— Я думала, меня заберут без шума.
— Но нельзя же без стаканчика на дорожку, правда?
— Мы знали, что ты все обдумала, Мо, — начал отец Уолли.
— Но хотели дать тебе возможность передумать, — закончил Ред.
— Эй! Лайам! Привет! — окликает Бернадетта, она сидит на стене, положив ногу на ногу.
— Привет, Бернадетта, — отвечаем мы с Джоном.
Народу в баре собралось столько, что можно только стоять. Мальчик Эмонов играет на аккордеоне. Даже орнитологи пришли в своих куртках с капюшонами, смущенные, но довольные. Я оглядываюсь в поисках новозеландки, но ее нигде не видно.
Орнитолог в кожаной куртке склонился над стойкой. Когда я вхожу, он оборачивается.
— Добрый день, доктор Мантервари. Я-то думал, в Ирландии одни только террористы, дожди да литературные гиганты-пидоры, — Он снимает большие темные очки. — А тут — посмотрите, какое веселье. Жаль, что мы с вами не можем задержаться.
Пол покачнулся у меня под ногами, как палуба. А потом меня охватило чувство облегчения. Все кончилось. По крайней мере, можно больше не убегать.
— Мам! — Лайам первым понял все. — Это он?
Вокруг меня вилась, кружилась джига, своевольная, как метель.
Что происходит с секундами, выброшенными в корзину прошлого?
Что происходит в других вселенных, где электроны следуют другим траекториям, где мутации, бытие и сознание подчиняются другим законам? Там меня схватили на квартире Хью? Там мой отец до сих пор жив, а рассудок матери по-прежнему ясен как стеклышко, там Джон никогда не терял зрения, а я добропорядочная женушка скромного фермера, там ядерное оружие изобрели уже в 1914 году, там хомо эректус стал ископаемым, подобно австралопитеку, или ДНК так и не свилась в спираль, звезды там не родились, чтобы умереть в саване из углерода и элементов потяжелее, а большой взрыв под действием гравитации через долю доли секунды завершился большим коллапсом?
А может, все эти вселенные развешаны в ряд, как простыни для просушки?
— Да, Лайам, — говорит Техасец после того, как джига замолкает, — Это он.
— Мо! Хочешь, мы дадим ему под задницу так, что полетит до самого порта? — обращается ко мне Майо Дэвитт по-ирландски.
— Говорить по-английски! — командует Техасец.
— Пошел на фиг, осел, — отвечает Дэвитт по-ирландски.
Техасец угрожающе меряет Дэвитта взглядом.
— Только без драки, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал.
Рядом со мной вырастает Ред Килдар.
— На Клир-Айленде не любят, когда приезжают чужаки и увозят наших ученых.
— А правительство Соединенных Штатов не любит, когда иностранные ученые даром пользуются самым совершенным оборудованием, за которое заплачено НАТО — черт, американскими налогоплательщиками, — и благодаря этим исследованиям сочиняют теорию, которая в корне изменит представление человечества о том, что такое техника вообще, а потом крадут материалы и сбегают, чтобы запродаться тому, кто предложит денег побольше.
— Я сначала сбежала, — уточняю я, — А потом сочинила теорию.
— Как может Мо украсть теорию, если она сама создала ее благодаря собственному светлому уму, которым ее одарил Господь? — спрашивает отец Уолли.
