Виктор Пелевин - S.N.U.F.F.
А может быть, ее действительно настигла любовь.
Это кажется мне особенно обидной возможностью — и весьма вероятной. Ведь человеческая любовь — это программируемое событие, своего рода туннельный эффект, пробивающий все матрицы сознания после импульса полового инстинкта. В Кае вполне могло произойти что-то похожее. Ведь электрические цепи ведут себя по одним и тем же законам, симуляция это или нет.
Но ничего возвышенного в этом я не вижу. Любовь — отвратительное, эгоистичное и бесчеловечное чувство, ибо вместе с одержимостью ее предметом приходит безжалостное равнодушие к остальным. И в любом случае, сейчас разницы уже нет.
Как я сказал, мне совсем не жалко, что Грым жив. Я даже этому рад.
Знаете почему?
Потому что мести страшнее я не смог бы изобрести и сам.
Грым был моим символическим соперником, которому доставались все ласки и нежность, украденные у меня максимальным сучеством. А что будет, когда я уйду? Максимальное сучество всей тяжестью обрушится на него, это неизбежно. Так пусть же захрустит его скелет под этим молотом ведьм! Думаю, недалек тот день, когда Хлоя покажется ему пролетевшим сквозь его жизнь ангелом, а при воспоминании о Священной Войне № 221 по его белобрысым ресницам будут катиться обильные ностальгические слезы. Праздник начнется, как только Кая поймет, что меня уже нет — и Грым теперь не символический соперник, а новая мишень.
Вот зачем я столько дней оттачивал на доводчике этот стилет, этот посмертный фейерверк, которым я сумею сильно удивить моего оркского дружка с того света. И как отрадно, что в этом мне последний раз поможет старушка «Хеннелора», такая же мертвая, как я.
Кая, слышишь меня? Ау!
Грыму понравится новый маниту.
Впрочем, после того как Кая залезла в мой контрольный терминал и скопировала пароли, она получила возможность менять свои регулировки сама. Но я очень сомневаюсь, что максимальное сучество когда-нибудь позволит ей сняться с максимального сучества — какое бы псевдодуховное mumbo-jungo не пропускали сквозь себя ее речевые синтезаторы день за днем. Уж кто-кто, а я хорошо изучил эту резиновую душу.
Но хватит об орках и их боевых подругах.
Я хочу сказать еще кое-что важное.
Весь Биг Биз думал, что выполняет волю Маниту — но почему тогда рушится наш мир, почему вселенная уходит из-под ног? Как это должен понять искренне религиозный человек?
Наверно, Маниту больше не хочет, чтобы мы считали, будто знакомы с ним лично, а тем более знаем его планы и тайны.
Маниту не желает, чтобы у него были профессиональные слуги и провозвестники воли, и ему отвратительны наши таинства. Он не хочет, чтобы мы питали его чужой кровью, предлагая ему в дар наши юридически безупречные герантофилические снафы. Как он может любить нас, если от нас бегут даже собственные приспособления для сладострастия, созданные по нашему образу и подобию? Зачем ему мир, где на бескорыстную любовь способна только резиновая кукла?
Мы мерзки в глазах Маниту, и я рад, что дожил до минуты, когда не боюсь сказать это вслух. Теперь все будет по-другому. А как — знает только сам Маниту.
Что останется от меня во Вселенной, когда я уйду туда, где ни одна резиновая женщина больше не разобьет моего сердца?
Думаю, некое подобие многомерной информационной волны. Возможно, эта волна выплеснется на песок иных миров, и услышанное от Каи поможет новому мне начать восхождение ввысь, где я обрету покой, а мой дух станет свободным и легким. А может быть, мне суждено стать оркской свиньей и кончить свои дни в хлеву (с ЗD-маниту или без). В любом случае, это буду уже не я, потому что этого «я» вообще никогда не было — верно, Кая? Так стоит ли гадать?
Запомнят ли меня на Земле?
Уверен, что моя заставка к Священной Войне № 221 войдет во многие креативные пособия и анналы. Но вот долго ли человечество будет их анализировать, или что там с ними делают? Впрочем, наплевать. Какая мне разница, запомнит ли меня мир, если сам я с большим удовольствием забуду и его, и себя.
И как же стремительно приближается финал. У меня осталось еще полчаса — как раз достаточно, чтобы поставить точку и переслать эту книгу на «Хеннелору». Креативный доводчик подсказывает мне несколько вполне достойных вариантов последней фразы, в том числе и цитаты.
Вот, например, из старинного сочинителя Ivan Bounine — который, когда его начали конкретно опевать петухи (не вполне понимаю шутку доводчика, но разбираться некогда), решил сказать напоследок что-то царственно-величественное и процитировал еще более древнего сомелье по имени de Maupassant.
Отрывок уже на моем маниту:
«Крепнущий бриз гнал нас по трепетной волне, я слышал далекий колокол, — где-то звонили, звучал Angelus… Как люблю я этот легкий и свежий утренний час, когда люди еще спят, а земля уже пробуждается! Вдыхаешь, пьешь, видишь рождающуюся телесную жизнь мира, — жизнь, тайна которой есть наше вечное и великое мучение…
— Бернар худ, ловок, необыкновенно привержен чистоте и порядку, заботлив и бдителен. Это чистосердечный, верный человек и превосходный моряк…»
Так говорил о Бернаре Мопассан. А сам Бернар сказал про себя следующее:
— Думаю, что я был хороший моряк. Je crois bien que fetais un bon marin.
Он сказал это, умирая.
А что хотел он выразить этими словами? Радость сознания, что он, живя на земле, приносил пользу ближнему, будучи хорошим моряком? Нет: то, что бог всякому из нас дает вместе с жизнью тот или иной талант и возлагает на нас священный долг не зарывать его в землю. Зачем, почему? Мы этого не знаем. Но мы должны знать, что все в этом непостижимом для нас мире непременно должно иметь какой-то смысл, какое-то высокое божье намерение, направленное к тому, чтобы все в этом мире «было хорошо» и что усердное исполнение этого божьего намерения, есть всегда наша заслуга перед ним, а посему и радость, гордость… Мне кажется, что я, как художник, заслужил право сказать о себе, в свои последние дни, нечто подобное тому, что сказал, умирая, Бернар».
Спасибо за подсказку, милый маниту, но тут мои пути с доводчиком расходятся.
Доводчик предлагает тонко сострить по поводу Бернара и Бернара-Анри (мол, велика ли разница, что выли перед смертью все эти сенбернары), а потом закончить фразой «Думаю, что я был хороший пилот. Je crois bien que j'etais un pilote bon».
Но я не хочу походить на людей прошлого, которые добывали свой хлеб в таком поту, что даже на краю могилы мучились профессиональными комплексами (моя безжалостная лапочка наверняка добавила бы, что они просто искали повода протрескаться внутренним кайфом в последний раз). Мне, свободному и просвещенному всаднику номер четыре (прощай, Дюрер над рабочим местом) хочется поставить вопрос шире. Так, чтобы мои слова мог повторить в свой последний миг любой Дамилола этого мира — и древний, и нынешний, и тот, что грядет следом.
Кая была послана мне в утешение и радость — хоть она, конечно, была просто резиновой куклой. Но если она сказала правду о том, как устроен мой ум, зачем тогда Маниту резиновая кукла по имени «человек»? И зачем Маниту пожелал, чтобы нам было больно, когда о нас гасят окурки?
Увы, ответов нет. Вернее, они есть — но такие, что возникает еще больше загадок.
Впрочем, Кая говорила, что ответ — это мы сами.
Мы сами — и то, что мы делаем с жизнью, своей и чужой.
А может, я путаю. Может, это сказал покойный Бернар-Анри, когда в позапрошлую войну братался с прошедшими кастинг орками, а я снимал его на храмовый целлулоид. Слова ведь одни на всех, и кто только не пробовал складывать их так и эдак.
Все, времени больше нет. Я прощаюсь.
Маниту, надеюсь, я сделал свою работу хорошо.
Примечания
1
День за днем мертвые возлюбленные не перестают умирать.
2
Дева в печали.
3
Ударный дискурсмонгер первой статьи.
4
«Петух Духа».
5
Твои новости да будут чисты.
6
По антидискриминационной линии.
7
Не смотри — не видь.
8
Гордость пупараса.
9
The sinews of thy heart — «нервы сердца твоего» (пер. К. Д. Бальмонта).
10
Я был за камерой — и я прослезился.
11
Никаких свисающих частей, или повиснешь сам!
12
Не привлекает внимания.
13
Пепел пупарасов.
14
Une autre — другая.
