Владимир Моисеев - Одинаково испорченные
Я украдкой посмотрел на носки своих нечищеных ботинок и густо покраснел. Правильно Анна говорит, что я — несерьезный. Мог бы сообразить, что пригласили меня не за красивые глазки, издательство переживает очередную трансформацию и остро нуждалось в лояльных сотрудниках и авторах. Пермяков неоднократно говорил, что без этих составляющих возрождение литературы невозможно. А я вот опять забыл ботинки тряпочкой протереть. Нехорошо.
На миг мне показалось, что Пермяков заглянул в самые глубины моей души и моментально понял, что я чужой и доверять мне отныне нельзя. Конечно, он был прав. Мне немедленно захотелось выложить правду, что я не человек, а энэн, а потому не могу быть лояльным по определению, но сдержался. Понадеялся, что Пермяков проговорится, зачем издательство поддерживает со мной отношения. Какая от меня может быть польза? Самому это понять мне никак не удается, несмотря на все старания.
Но Пермяков промолчал. Мне стало грустно, понятно, что выпад про отсебятину направлен против меня. Ну да, конечно, все, что я пишу — отсебятина, а что же еще?
— Что же делать, если я придерживаюсь такого творческого метода? По-другому я писать не могу, — вырвалось у меня против воли. Конечно, было бы правильнее промолчать или сказать что-нибудь нейтральное, но я принялся оправдываться. Уж сколько раз давал себе слово помалкивать, когда не спрашивают. А вот все равно, словно за язык тянут.
Пермяков посмотрел на меня с нескрываемым удивлением. Он был озадачен. Слова мои явно не имели никакого отношения к бурному потоку мыслей, обуревавших его. Видно было, что он пытается понять смысл произнесенной мной фразы, но у него не получается. Я догадался, что моя скромная личность его не занимает совсем. Неужели среди авторов издательства появился еще один сочинитель отсебятины? Это была замечательная новость.
— Вы, Хримов, проходите у меня по второму списку. Честно говоря, меня ваш творческий метод не интересует. Простите, но у меня нет времени читать для собственного удовольствия. Я здесь работаю. Но есть огромная разница между мной и издательством. Хозяину издательства для каких-то неведомых надобностей такие, как вы, нужны, а я, не сочтите за личный выпад, спокойно бы обошелся без ваших сочинений. Вы, наверное, думаете, что я сегодня излишне груб, это, конечно, не так. Просто я давно уже понял, что с авторами следует быть до конца откровенным. Это помогает установить по-настоящему здоровые профессиональные отношения. Писатели — люди творческие, они намеки и подтекст в разговорной речи не замечают. Особенно, когда дело касается их творчества.
— Все понимаю и ценю. Конечно, быть откровенным хорошо. Нельзя делать одно, а думать другое. Понимаю. Я и сам придерживаюсь подобной точки зрения.
Пермяков поморщился.
— Опять ошибаетесь, Хримов. Не только можно, но и по долгу службы положено. Вашему брату, писателю, позволительно рассуждать о творчестве и самовыражении, у нас же, издателей, другие задачи, более прагматические. А еще, мы совсем не любим светиться. Хорошие деньги делаются в тишине. Было бы замечательно, если бы народ про нашу деятельность ничего не знал. Идеально, если бы читатели считали, что нас, издателей, интересуют только деньги, а идеями и мыслями мы вовсе не занимаемся. Кстати, будете давать интервью, обязательно вверните что-нибудь этакое про нашу безыдейность и антиинтеллектуализм. Люди страсть как любят подобные вещи. Да и нам будет приятно.
— Значит, я могу продолжать писать свои тексты?
— А еще — вышивать крестиком и нанизывать бисер на ниточку. Мне-то что? Я говорил про Игнатьева, вот кто настоящая заноза в заднице издательства! Эта зараза не желает подписывать документы о сотрудничестве, не понимает, что своим упрямством ставит жирный крест на карьере. Уговариваю его, как девицу, а он выламывается.
— А что за документы?
— Да, ерунда. Технические требования к авторам издательства и патриотический акт. Казалось бы, формальность, а он права качает. В конце концов, издательство — чисто коммерческое предприятие, только полный дурак этого не понимает. А Игнатьеву на деньги наплевать. Чем он так хозяину приглянулся, не знаю, но приказано с ним работать. Дрянь человечишка — этот Игнатьев, таких как он сотни, только свистни, а мне приходится разъяснительные беседы с ним вести. Тьфу.
— А мне можно прочитать?
— Что почитать? Сочинения его дурацкие?
— Нет. Документы.
Пермяков протянул мне две бумажки.
— Пожалуйста. Читайте на здоровье.
Технические требования к авторам издательства1. В данный момент издательство рассматривает произведения, которые могут выйти в составе следующих серий:
— историко-авантюрные романы, альтернативная история, приключения наших современников в прошлом;
— классическая героико-приключенческая фэнтези, городская фэнтези, приключения наших современников в фэнтезийных мирах;
— посткатастрофический либо постъядерный боевик, романы о последствиях интервенции иностранных армий на территорию России.
2. Издательство крайне заинтересовано в авторах, которые готовы работать в плотном контакте с редакцией, что предусматривает обсуждение синопсиса романа и рассмотрение каждой написанной главы на первом этапе создания произведения.
3. Язык произведений — современный русский, без архаизмов, диалектизмов и злоупотребления любой терминологией. Подтекст должен быть исключен, предложения следует использовать четкие и ясные, не допускающие разночтения.
4. Роман должен иметь только одну сюжетную линию и линейную структуру, больше действия, меньше рассуждений. В тексте не должны встречаться абстрактные рассуждения, уводящие внимание читателя от основной цели произведения.
5. В романе должен быть только один главный герой — в крайнем случае, с одним-двумя спутниками. Главный герой не погибает. Подругу героя могут убить, но не должны мучить и насиловать.
6. Наш герой — настоящий мужчина, решительный, уверенный в себе, харизматичный победитель. Его стремление к доминированию, богатству и власти не должно быть поставлено под сомнение. Его целеустремленность в достижении цели строится на умении приспосабливаться к изменяющимся условиям, оправданной жестокости к врагам и врожденной способности предсказывать их замыслы. Он не прощает врагам того, что они враги.
7. Произведения о неудачниках не принимаются.
8. Произведения, не соответствующие вышеприведенным требованиям не принимаются и не рассматриваются.
Я поморщился. Почему, спрашивается, мне не предлагают подписать такую бумагу? Я бы, конечно, отказался. Но почему не предлагают? Вроде как я и не человек уже. Ах да, Пермяков сказал, что я прохожу по второму списку. Интересно узнать, хорошо это или плохо? И, кстати, что это за списки такие? Литераторов теперь по сортам делят? Дожили. Неохота было забивать голову ерундой, поэтому я прочитал вторую бумажку.
Патриотический актВ своем творчестве я добровольно отказываюсь анализировать любую деятельность начальников, упоминать об их существовании или намекать, используя «эзопов язык», на гипотетические проблемы, которые могли бы породить их присутствие.
При получении специального заказа на отображение особо оговоренных в договоре сторон жизни начальников, обязуюсь обеспечить представителю хозяина оперативный контроль за текстом, прислушиваться к его пожеланиям и безоговорочно выполнять любые его указания по совершенствованию произведения.
Непроизвольно поморщился еще раз. Я бы не подписал и эту бумажку. Хорошо, что прохожу по второму списку. Кстати, еще один веский повод разузнать, что это за список такой.
Пермяков спрятал документы в кожаную папку.
— А почему Игнатьев должен подписать эти документы? — спросил я.
— Потому что я так сказал.
— А как быть со свободой творчества? Разве человек, лишенный внутренней свободы, способен стать настоящим писателем?
— Мы больше не поддерживаем авторскую литературу, только проекты. А для проектов авторы нам не подходят. Их очень трудно переучивать.
— Получается, что свобода — это исключительно ваша привилегия? Круто!
— Какая свобода? О чем вы, Хримов? Я делаю то, что мне приказывает хозяин. А у него, сомневаться не приходится, есть свой хозяин. А у того — свой, впрочем, у меня хватает ума не залезать так высоко. Так уж устроен мир, нужно научиться принимать его законы, и… И все получится. А насчет свободы…. В границах разрешенного нет человека свободнее меня. И, смею заверить, мне вполне хватает полномочий для счастливой жизни.
Мне стало смешно.
— Что такое? — разозлился Пермяков. — Я кажусь вам смешным?
