Георгий Гуревич - Здарг
Ведь за его спиной трудился Здарг и вся «Безграмотная Академия», продвигавшая гравитехнику на новую ступень каждые два-три года.
К несчастью, на пути к следующей ступени всех их ждало тяжкое испытание.
В роковой час Ульд находился на Вдаге, писал очередной доклад для Бюджетной комиссии парламента. Сидел в летний вечер в своей комфортабельной вилле и подыскивал убедительные слова, поглядывая на Луну. Все поэты Вдага вдохновлялись, глядя на свою луну. Но Ульд, как рачительный хозяин, невольно искал взглядом левое темное пятно, где трудились его «безграмотные». Сейчас это пятно находилось на терминаторе, на самой границе света и тени.
И вдруг Ульд заметил искру, яркую вспышку, как бы короткое замыкание.
Искра погасла не сразу, еще несколько минут на этом месте краснела постепенно тускнеющая точка.
Именно там, где трудились «мальчики» Ульда.
Ульд был человеком действия. Он сразу понял, что там, в космосе, катастрофа. Позвонил на главный космодром. Уже через десять минут знал, что связь с ульдатроном прервана.
Посоветовал запросить метеолабораторию, находившуюся в двухстах километрах от ульдатрона, попросить их выслать луноход на разведку. Заказал место в ближайшей ракете, а сам тут же вылетел на космодром. В дороге внешне был спокоен, пообедал с обычным аппетитом, подремал в кресле. Мы знаем все эти подробности от секретаря Ульда, не слишком способного, но на редкость старательного работника, добровольно взвалившего на себя обязанность историографа великого Ульда, взявшегося записывать все его слова и действия поминутно, собирать и хранить черновики, каждую заметку.
Так вот, пока Ульд кушал и дремал в самолете, прошло часа три. За это время луноход метеорологов дошел до ульдатрона, сделал снимки и переслал на Вдаг. И дежурный, козырнув, у самолетного трапа вручил Ульду пакет с фотограммами.
Словно метла прошлась по лунной равнине.
Столбы ульдатроновой передачи перевернутые, расколотые.
А на месте лаборатории — яма. Яма с оплавленными краями. Кратер в кратере! Ульд, сгорбившись, закрыл лицо руками.
— Яма — это конец, — услышал секретарь. — Если завел в яму, больше не поверят.
Видимо, он имел в виду свой любимый образ. Он, проводник на вершины науки, завел последователей в яму. Вера утеряна, за ним не пойдут больше. Обещания заманчивые, но кровь пролита подлинная. За кровь отвечать надо… кому-то.
Через минуту Ульд поднял голову. Усталый старик исчез.
Секретарь снова увидел энергичного распорядителя.
Почти без помарок Ульд продиктовал радиограмму об организации спасательных работ, сходное послание в Академию Наук и еще одно — во всесильную Комиссию по расследованию подрывной деятельности.
«Я не сомневаюсь, — писал он, — что тщательное расследование выявит нити, ведущие за рубеж. Оборонное значение наших исследований отлично понимала разведка потенциального противника. Единственно возможный ответ — скорейшее восстановление разрушенной аппаратуры. Вместе с тем необходимо принять решительные меры против повторения подобных диверсий; тщательно проверив личные дела сотрудников, выявить скрытые связи с Северо-Западной Федерацией…» Короче, Ульд пытался спасти партию, жертвуя пешкой.
Письмо осталось недописанным. В кабинет дежурного вбежал растерянный Здарг, красный, со слезами на глазах. Здаргу повезло. В этот день он находился на Вдаге, проверял расчеты на вычислительной машине.
— Шеф, это я, — вскричал Здарг. — Это я виноват, я один. Идиот проклятый, меня расстрелять надо. Боже, какой идиот, таких ученых погубил! Кардр, Еэст, Гридг, Кора… Ой, и Кора! Такая юная, цветущая! — И Здарг бегал по комнате, перечисляя имена друзей, соратников по спорам: генерирующих, опровергающих, высчитывающих и мыслящих конструктивно.
— Я убил их! Мало расстрелять. Сжечь! На куски разорвать!
— Там, наверху, разберутся, надо или не надо, — сказал Ульд, медленно складывая докладную.
Пешка сама просилась в ловушку, но Ульд колебался, стоит ли пожертвовать именно эту пешку. Пожалуй, это не пешка, а фигура. И особенно ценная сейчас, когда почти вся «Безграмотная Академия» загублена взрывом. Не свалить ли вину на кого-нибудь из мертвых? Но это всегда выглядит так неубедительно. Лучше, чтобы на скамье подсудимых сидел кто-то живой, кающийся, признающий вину.
— Наверху разберутся, — повторил Ульд неопределенно.
— Боже, какой идиот, — твердил Здарг. — Бубнил, бубнил про соотношение масс, миллионы градусов, миллионы атмосфер. А Грави-Солнце и есть солнце, больше ничего.
— Стой, — прервал его Ульд светлея. — Ты думаешь, что это солнце загорелось?
— А что же еще? Вы же видели снимки. Все оплавлено. Шесть тысяч градусов. Не взрыв, а жар. Температура.
Ульд медленно и аккуратно порвал черновик, сложил обрывки, сунул в карман…
— Кардр, Еэст, Гридг, Кора, — повторил он торжественно. — Благодарный Вдаг не забудет эти имена. Здарг, возьми себя в руки. Твои товарищи погибли ненапрасно. Их смерть — прекрасная смерть. Не каждому удается даже ценой жизни преподнести такой подарок согражданам.
Читателям с техническим мышлением разъяснения почти не нужны.
Выше говорилось, что у средней планеты в поле тяготения уходит миллиардная доля массы, а у средней звезды, такой, как Солнце, — миллионные доли. По Эйнштейну, если масса исчезает, должна появиться энергия. Она и появлялась тут — энергия тяготения. Но стоял вопрос: обязательно ли энергия тяготения? Не может ли масса породить иные виды энергии: тепло, движение, свет, химическую, ядерную? «Безграмотные» много спорили об этом, и большинство, Здарг среди прочих, считало, что тут вариантов быть не может. Есть раздельные каналы: тяготение само по себе, тепло и движение сами по себе. Их рождает какая-нибудь другая масса. И в опытах разнобоя не было. Отнимали миллиардную долю массы, получали тяготение Вдага; отнимали миллионные доли, получали тяготение Солнца без всякого Солнца; отняли восемь миллионных, девять, десять, одиннадцать. Опыты проходили с вызывающим спокойствием. А сто двенадцать миллионных привели к тепловому взрыву.
Но теперь, когда критический рубеж был известен, приближаясь к нему с осторожностью, можно было зажигать горячие Грави-Солнца из любого материала: из песка, глины, грязи, воды…
Об этом и подумал Ульд, разрывая докладную.
И в тот же вечер написал и отправил совсем другой вариант:
«…Итак, опыты, которые велись на нашей луне, завершились блестящим успехом… Практически не ограниченная сила природы оказалась под нашим контролем… Военно-техническое превосходство над потенциальным противником обеспечено окончательно… Необходимо срочно разворачивать исследования…»
И только в самом конце доклада мельком и невнятно было сказано о необходимости почтить память неизбежных жертв пионерного исследования, отдавших жизнь ради прогресса науки и благоденствия соотечественников…
Подобно Грави-Вдагам Грави-Солнца набирали мощность последовательно, величина их возрастала на один порядок за два-три года. И с возрастанием менялось и назначение.
Дециметровые Грави-Солнца могли бы служить уличными фонарями, или кинософитами, или даже топками в котельных. Могли бы, но не служили… из-за дороговизны. Одно-единственное Грави-Солнце сияло на Их-Луне возле восстановленного ульдатрона, восхищая специальных корреспондентов.
Метровые Грави-Солнца могли работать плавильными печами, металл извлекать из руды. Могли бы, но не работали… тоже из-за дороговизны.
Десятиметровые Грави-Солнца способны были обогревать селения или кипятить целые заливы для опреснения воды. Эти кое-где уже применялись на практике.
Стометровые могли бы прогнать зиму из целого города, километровые и десятикилометровые могли служить в качестве собственного солнца какому-нибудь астероиду.
Впрочем, я забежал далеко вперед. Заразился от Ульда.
Одновременно с Грави-Солнцами набирала силу и старшая линия Грави-Вдагов. И тут переход от ступени к ступени приводил к решению новых задач. Итак, следующий успех: создание стометрового Грави-Вдага. Снова цитируем очерк.
Не узнаю знакомых
Издалека кажется, что парк подстрижен: садовник нарочно подровнял его в форме опрокинутой воронки, в центре остроконечной, полого сбегающей к краю. Этакий зеленый график вероятности.
На опушке видишь знакомые растения: алые головки маков, полосы колосьев, разлапистые яблони со стволами, обмазанными белым.
Идем вглубь. Цветы, злаки, яблони. Но стволы, обмазанные известью, все стройнее.
Метров через двадцать замечаешь странности: травы похожи на тростник, ветки яблонь свисают, как у плакучей ивы, кистями, на них болтаются какие-то красные дыни.
А в центре сада несусветное: тропическое переплетение лиан, между ними прыгают голенастые олени, длиннозубые и с розовыми пятачками на носу.
