Михаил Кагарлицкий - Чужой цвет
— Все очень просто. Есть доброе поверье. Однажды, в первобытные времена, в какой-то заболоченной, залитой непрекращающимися ливнями местности взбунтовалось маленькое племя. Жизнь безрадостна, бытие ухудшается с каждым днем, дети умирают от сырости и голода. Десятки копий смотрели в грудь вождя. Ведь всегда за все беспорядки прежде всего отвечает власть. Вождь был неглупым малым, в его жилах текла кровь жреца, и он крикнул своему мятежному народу: «Я знаю, кто виновен во всех наших бедах: это колдует хромой Уи!» И царственный жезл указал в сторону самого слабого и беззащитного мужчины племени. «Проклятый колдун!» — закричали воины, и тело бедного сородича оказалось пронизанным десятками острых наконечников. Но прошел день, другой, а лучше не стало. «Колдун умер, — сказал вождь, — но остались его ведьмы, и те, кто помогал ему!» Убили жену и дочь Уи, отдали в жертву добрым богам его незадачливых друзей. Положение не изменилось, но храбрые воины замолчали. Каждый из них подумал про себя: а вдруг и он окажется как-то связан с покойным Уи. Страх поразил их неопытные души. Страх укрепил власть вождя и сделал ее абсолютной. Старый инструмент власти передавался из поколения в поколение, и если происходили колебания основ, но тут же начинались поиски злоумышленников. А подобрать их никогда не составляло большого труда. Колдунов можно найти в любом из времен… Что же касается рыжих?.. Грешен, это первое, что пришло мне в голову. Но разве было бы лучше, если жертвами во имя сохранения порядка и справедливости в обществе стали бы хромые, косоглазые или с родинками на правой щеке? Это уже причуды истории.
Каждую фразу Апостол сопровождал убедительным жестом. Было видно, что ему нравится ораторствовать, что он нуждается в аудитории, даже если она состоит из одного человека.
— Ну а чтобы история выглядела более привлекательно и научно, мне и пришлось прибегнуть к созданию столь терзающего вас определения. Нельзя быть голословным… Приходит ко мне рыжий и спрашивает: неужели мы такие плохие, владыка? А я отвечаю: нет, вы не такие плохие, сын мой, вы еще хуже. И выкладываю перед ним факты, цифры, всю совокупность данных, составляющих теорию. И он поражается своему ничтожеству. Ну а для тех, кто стремится в своем познании дальше допустимых пределов, существует Подвал. Ибо, как я сказал вначале, обогащение портит человека, а если испорченное болезнью тело еще поддается своевременному лечению, то испорченная болезнью душа должна быть представлена на Суд Божий. Здесь мы, простые смертные, бессильны. Ты все поняла, дочь моя?
Ан-Мари обреченно кивнула.
— И вам всегда верили? — вырвалось у нее.
— Почти всегда, — ответил Апостол. — Ведь главное заключается не в том, в чем убеждать, а в том — как убеждать!
Апостол опустил голову и расправил лежащий перед ним свиток.
— Ты все узнала? Тогда иди. Нет, туда. — Он указал рукой на незаметный, завешенный серым полотном выход: — Подвал там.
Два других строевика, один стройный, улыбчивый, другой мрачный, неуклюжий увалень, подхватили ее под руки и повели по пустому полутемному пространству.
— Прошу! — пригласил улыбчивый строевик. — Налево. У нашего Подвала два рукава: отдельно для мужчин и для женщин. Мы соблюдаем половую специфику.
По правую сторону широкого коридора зияли серые квадратные окна, отсвечивающие подземную темень; слева мигали лампочки над дверцами камер, в каждую из которых заглядывало большое круглое око глазка.
— Здесь у нас ряд автономных помещений, составляющих единую систему, — тоном опытного гида-экскурсовода пояснил улыбчивый. — Сейчас все посмотрим.
Он пошел впереди Ан-Мари, с гулом распахивая тяжелые железные двери.
— Сюда поступает отработанный материал. Видите, в углу, пневмопресс, легкая автоматическая установка. Он позволяет дорабатывать все, что осталось, в минеральные удобрения. Действует путем сжатия. Ребят, работающих с прессом, мы называем гуманистами. Разве не гуманно заставить отступника служить на благо общества, пусть даже и в такой форме?..
Этот уголок напоминает ванную. Вы заметили, как блестят кафельные плитки и какие огромные емкости установлены по краям. Опускаем тело в специальную жидкость, с помощью которой выпадают и вылезают все волосы. Ведь не секрет, что удобрения должны быть органически однородными. К сожалению, состав жидкости не совсем совершенен, и приходится наблюдать, что происходит с некоторыми участками тела: сползает и разваливается кожа, лопаются вены и сосуды, крошатся и ломаются кости. Пренеприятнейшее зрелище. Приходится, работать в перчатках. Правда, поступающие в омывальню тела не представляют эталоны красоты и изящества, но все еще сохраняют определенные очертания…
Похоже на медицинский кабинет? Почти хирургическая палата. Нет, это не стол. Это наша универсальная дыба. Сюда кладется экземпляр, сначала закрепляются защелками руки, затем, после серии опытов, ноги. За белыми створками этих симпатичных, шкафчиков таится масса специальных приспособлений, мы не будем их доставать и показывать — поверьте на слово, они весьма традиционны: положитесь на свое воображение, и вы легко их представите. Работа презанимательная. Иные наши клиентки показывают столь высокие возможности в звуковых диапазонах, такие бесподобные достижения по силе голосовых связок, что поневоле хочется отмечать отдельные рекорды, Здесь рассказывают все. Даже порой то, чего не могут знать. Женщина очень слабое и беззащитное существо…
А тут почти тренировочный зал. Маты, мячи, булавы. Наша прихожая. В ней ребята немного позабавятся с вами. Ведь с самого утра марши, пробежки, ходьба, прочесывание, акции — это порядком утомляет, нужна определенная психологическая разрядка…
Он захлопнул последнюю дверь и с любопытством посмотрел на Ан-Мари.
— Ну как? Здорово? А люди шепчут: пытки да пытки.
— Первую пытку я уже ощущаю? — спросила Ан-Мари.
— Ты умница, — усмехнулся строевик. — Все верно. Предварительное ознакомление тоже входит в наш реестр. До приезда ребят у нас еще два часа. И тебя отведут в камеру. Это небольшая комната, и в ней ничего нет. Абсолютно ничего. После того, что ты увидела, тебе захочется скрыться от нас без возмездия, и ты станешь лихорадочно искать выход. Но как — вот в чем вопрос. Первое, что придет тебе на ум, — разбить голову о стену, но стены в этой камере мягкие и эластичные: многие уже пробовали на себе их нежные полукруглые овалы. Задушить себя одеждой? Мы предусмотрели и это. Тебя разденут догола, не оставят ни одной нитки. Ведь и нитка в умелых руках может многое. Следующая мысль: расцарапать ногтями вены. Сожалею, но ногти тебе выстригут почти до основания. И ты решишься на последнее: перегрызть вены зубами. Смелый поступок. Но он уже встречался в антологии. Внутреннее видеоокно позволит уловить нужный момент, и дежурный оператор, оценив твою решимость и находчивость, включит нейрогаз: реакция притупляется, движения теряют силу, и ничего нельзя сделать. При ясном разуме, при необузданном желании избежать предстоящих мучений ты будешь вынуждена ожидать их, и кто знает, может быть, именно это самое страшное. После двухчасового ожидания мы получаем робких и послушных полуживотных, иной раз с ними даже неинтересно работать.
Мрачный хмыкнул и покачал головой.
— Точно. Никакой радости.
— Видишь, — вздохнул улыбчивый. — А он знает свое дело. Кстати, об окнах. Некоторые предпочитают выбрасываться. Но их ждет жестокое разочарование — у нас все-таки подвальное помещение.
— Ну! — рявкнул мрачный и с силой толкнул Ан-Мари в спину. Она налетела на стену и судорожно прижалась к ней.
— Зачем так волноваться, — сказал улыбчивый, отрывая ладони от холодных плит бетона. — Это совсем недолго — двадцать шагов по коридору.
«Он прав, — подумала Ан-Мари. — Надо отрешиться от всего и принимать происходящее как должное».
Она выпрямилась и пошла вперед.
Сзади раздался звон разбитого стекла, а следом послышались два утробных всхлипа. Ан-Мари обернулась. По стенам коридора, справа и слева, растекались две большие, скверно пахнущие вмятины. На ближайшем подоконнике сидел Лякург, с трудом запихивая в кобуру матовый ствол лучемета.
— Я же обещал появляться в решающие минуты твоей жизни, — сказал он. — Идем на улицу. Там солнце. Оно, пожалуй, и на самом деле, рыжего цвета.
