Влада Воронова - Ратоборцы
— Прямо сейчас?
— Да.
— Дариэль, я не собираюсь тебе в душу лезть, и отчитываться передо мной ты не обязан. Не хочешь, не говори.
— Нет. Ты должен узнать всё сейчас. Я должен всё рассказать. Так надо. Так будет правильно. — Дариэль перевёл дыхание. Деревенел язык — так не хотелось говорить. Но и промолчать нельзя, пусть от его чести остались жалкие крохи, но даже крохотная честь остаётся честью. — И если ты скажешь… Если ты велишь мне убираться прочь, это будет справедливо. Я больше никогда тебя не побеспокою.
Славян ничего не ответил, просто смотрел внимательно, на губах едва заметная сочувственная улыбка. Нет, такое понимание и тактичность для человека немыслимы.
— До изгнания я был словоблюстелем, — начал рассказывать Дариэль. — Звучит красиво, а на самом деле — полуархивариус-полубиблиотекарь. Архив и библиотека называются словохранилище. Все хелефайи очень любят читать, и библиотекарь знает всю долину. И его все знают. В словохранилище всегда полно народу. Так что приятелей у меня было не счесть. Один из них…
В дверь позвонили.
— Извини, — Славян легко сжал ему плечо и пошёл открывать.
— Ты позволишь войти? — негромко спросил женский голос. Хелефайна, ни одна другая женщина не может говорить с такой мелодичностью.
— Входи, — спокойно ответил Славян. Дариэль невольно сжался, он это спокойствие уже знал.
С гостевого места в кухне видно почти всю маленькую прихожую. Одета пришелица в серый рыбацкий дождевик размера на три больше, капюшон накинут — и это в сегодняшнее солнечное утро. Прячется. Дождевик дешёвый, явно купленный в спешке или вообще чужой, — обута хелефайна в изящные туфли-лодочки из чёрной замши, очень дорогие.
Гостья торопливо сбросила безобразный плащ. Сверкнули золотом длинные, до колен, вьющиеся густые волосы. Лайто. От дарко они отличаются только цветом волос и глаз, у дарко глаза всегда только чёрные или карие, а у лайто — синие или зелёные. Гостья обернулась, увидела Дариэля. Он вскочил на ноги и склонился в глубоком поклоне — долинница, ни ему, презренному вышвырку, чета.
«Какая красавица!» — только и подумал Дариэль. Человеческая одежда создана, чтобы всячески подчёркивать красоту тела, во всяком случае — у женщин. Маленькое чёрное платье из тонкого, воздушно-нежного бархата, шло зеленоглазой гостье необычайно, обрисовывало тонкую, безупречно правильную фигуру, соблазнительно обнажало прекрасные длинные ноги. Серебряный алиир в виде белочки — знак долины Пиаплиен. Маленькое ожерелье, кольца, заколки тоже серебряные, с жемчугом. Гостья из очень богатой семьи, серебро и жемчуг на Срединной и Магической сторонах ценятся дороже золота и бриллиантов, столь любимых на Техничке.
— Мы можем поговорить без помех? — смерив вышвырка презрительным взглядом, спросила у Славяна гостья.
— Да. Пойдём в комнату.
— Но твой… гость, — в крохотную паузу долинница ухитрилась вместить целый океан брезгливости, — нам не помешает?
— Не помешает, — всё с тем же спокойствием ответил Славян. И обратился к Дариэлю: — Я быстро.
Долинница ожгла вышвырка гневным взглядом.
— Славян, — торопливо сказал Дариэль, — я лучше пойду.
— Сиди. Ешь. Нам ещё в Комитет ехать. Говорю же — я быстро. — И обернулся к гостье: — Нам и говорить-то особенно не о чем.
— Сегодня есть о чём, — хелефайна прошла в комнату, Славян за ней.
— Элайвен, что ты хочешь? — спросил он.
— Для тебя я всегда и везде только Лаурин, — сказала гостья. — Не обижай меня общим именем, я ведь не сделала тебе ничего плохого.
— Извини, я не различаю имена, слишком сложная система.
— Лжёшь. Ты прекрасно знаешь, что на «-инг» или «-вен» заканчиваются общие имена, предназначенные для чужих людей.
— Мы и есть чужие.
— Славян, вчера мне отзеркалила Габриела, она говорит, что у вас уже неделя, как всё закончено, и ты совершено свободен. Она сама тебя оставила. Тебе больше некому хранить верность.
Дариэлю хотелось провалиться куда-нибудь в подвал. В комнате говорили шёпотом, но в квартире стены как бумажные, всё слышно так, словно сидишь в той же комнате. И уйти в ванную поздно, воду открыть — поймут, что Дариэль всё слышал, ещё хуже будет.
— Почему ты не хочешь принять мою любовь? — спросила хелефайна.
— Потому что мне нечего дать взамен. Я-то тебя не люблю.
— Неправда! Я чувствую твоё желание, твоё одиночество, твою боль.
— Элайвен, желание и любовь — вещи разные, и по ценности несопоставимые.
Имя гостьи Дариэля словно обожгло. Элайвен ар-Дионир ли-Маннук, дочь владыки Элравена, правителя долины Пиаплиен.
— Пусть. Я ничего у тебя и не прошу. Я не говорю «дай», я говорю «возьми». И перестань называть меня общим именем!
— Нет, Элайвен. Такая связь будет унижением для тебя, и бесчестием для меня. Уходи.
— Твоё «нет» — окончательное?
— Окончательное, Элайвен, — Славян припечатал отказ холодным именем для чужих.
— Не нужна любовь, так получишь ненависть. Я тебя ненавижу! ненавижу!!! Ты враг — отныне и до конца мироздания!
Элайвен убежала, оглушительно хлопнула дверь, длинные тонкие каблучки выбили на лестнице пулемётную дробь, — о лифте даже и не вспомнила.
В ванной зашумела вода, холодный душ Славяну сейчас нужнее всего.
Спустя три минуты он вернулся в кухню — весёлый, деловитый, словно ничего и не случилось, даже губы улыбаются легко и мягко. Сплошное враньё. Так плохо ему давно не было.
— Остыло всё, — глянул он на яичницу с колбасой. — Греть будем или холодную съедим?
— Славян, здесь очень тонкие стены, а у хелефаев острый слух. Не бойся, я никому ничего не скажу. Но раз уж я всё знаю, не нужно прятать боль. На тебя смотреть страшно.
— Так плохо получается?
— Наоборот, хорошо. Потому-то и страшно.
Славян попытался осмыслить эльфийскую абракадабру. Не получилось.
— Ладно, проехали. Всё, — отрезал он. — Забыли.
«А как же. Хватит тебе пережёвывать беды в одиночку. Мы теперь вдвоём. Для начала ты хотя бы выговоришься».
— Почему ты отверг её? Она ведь не жениться предлагала. Упускать такую конфетку… — договорить Дариэль не успел, острый взгляд Славяна едва не пришпилил его к стене как бабочку.
— Дипломат фигов, — ухмыльнулся человек. — Психотерапевт ушехлопистый.
— Сволочь остроухую забыл, — подсказал наиболее употребительное ругательство Дариэль. — Некомплект получился.
— Ешь давай, и пойдём.
— И всё-таки, Славян, почему?
— Потому что от священного огня не прикуривают. Люди, во всяком случае.
— И тебе она совсем не нравится? Такая красивая?
— Очень нравится, но Элайвен заслуживает большего, чем простая симпатия пополам с похотью. Она хорошая девушка, и я не хочу портить ей жизнь. У хелефайн, к счастью, влюблённость хоть и сильная, но не долгая. Скоро всё пройдёт. — Славян немного помолчал и повторил: — От священного огня не прикуривают.
«Если Славян не примет мою дружбу, я дам вассальную клятву. Служить ему — честь для любого людя, кем бы он ни был — хелефайем, гоблином, человеком… — Тут вспомнилось некое сопутствующее обстоятельство: — Разбежался. Прежде расскажи, за что тебя из долины вышвырнули. Да и не вышвырнули, если быть совсем честным, сам удрал. Сначала расскажи, кто ты есть, а потом уже с клятвами лезь».
Но сейчас не время. Славяну и без его откровений забот хватает.
— Пойдём, — поднялся Славян, и вдруг мертвенно побледнел, осел на табуретку, судорожно, всхлипом втянул воздух. Непослушными пальцами вытянул из кармана пластинку с таблетками — Дариэль с ужасом смотрел на его полиловевшие ногти. Славян сунул таблетку под язык. Спустя пять нескончаемо долгих секунд порозовели щёки, выровнялось дыхание.
— Пойдём, — повторил Славян.
— Но…
— Ерунда, — отмахнулся он, — это быстро кончается.
Действительно, никаких следов недавней боли не осталось ни на ауре, ни на тени.
— Но я всё-таки посмотрю, — решительно сказал Дариэль. — Не бойся, наша магия исцеления не способна никому повредить.
— Только домашнего доктора мне и не хватало, — начал было Славян, но наткнулся на решительный взгляд хелефайи и покорился: — Ну ладно, только если недолго, ненавижу осмотры.
— Нет, я быстро.
Дариэль размял пальцы, огладил левое плечо Славяна, — болезнь, скорее всего, пряталась именно там. Ничего. Теперь в груди, под ключицей.
Но так быть не может… Ой!
— Ой! — воскликнул он вслух. — Нет… Нет!!! Ты… Ты чудовище… выворотень… — еле выговорил Дариэль. Вместо сердца у Славяна оказался искорёженный, нестерпимо омерзительный в своём уродстве кусок мяса, — непонятно, как такая несуразица вообще может гонять по телу кровь. И сама кровь тоже вывороченная, уродливая, грязная: зачать нормального, полноценного ребёнка Славян не сможет никогда, только такого же урода, как и он сам, если не хуже.
