Наталия Сова - Королевская книга
С этими словами я пошел к себе, держа на отлете окровавленный меч. Не задумываясь, походя осквернить благородное оружие и вместо благодарности услышать такое…
Я долго вытирал и заново полировал клинок, шепча ему подходящие к случаю ритуальные извинения. Приказав Фиделину принести вина, подошел к окну с полным кубком в руке. Верзила в одиночестве лежал посреди двора. Народ суетился на лесах. Перегрина не было видно.
— Уберите падаль! — яростно заорал я.
Впору было напиться. Пропади пропадом все Перегрины на свете. Верзила заслуживал самое большее веревки. Висеть бы ему на какой-нибудь балке другим в назидание. Так нет, полез князь позориться. С фамильным клинком на мужика с лопатой.
— Ваше здоровье, — сказал я и чокнулся с кувшином.
Когда сгустились сумерки и вино подходило к концу, я был умиротворен, смягчен и благодушен. Вылив остатки в кубок, я услышал вдруг быстрые шаги на лестнице.
Дверь распахнулась, и в комнату вместе со сквозняком ворвался Перегрин. В руках у него был все тот же шар, а в глазах такой ужас, будто только что при нем поубивали по меньшей мере десяток Верзил и к ним в придачу дюжины две женщин и детей.
— Князь, — молвил он, задыхаясь от бега, — все гораздо хуже, чем я предполагал.
— О, малыш… — протянул я. — Стоит ли так убиваться из-за какого-то толстого сукина сына… Плюнь. — Я показал, как надо плюнуть. — Садись, выпьем. Правда, тут уже не осталось ничего… Велю принести.
— Выслушайте, пожалуйста, — сказал он.
Изо всех сил стараясь говорить спокойно и медленно, он поведал мне, что в подвале центральной башни есть некий саркофаг, закрытый каменной плитой. Нужно его открыть и положить внутрь шар. В левый дальний угол, очень плотно к стенкам. Сделать это надо было еще утром, и мог это сделать только Верзила, и кроме него…
— Эту работу может выполнить любой, — закончил я снисходительно. — Если он, конечно, не такой дохлый цыпленок, как ты.
Он с досадой замотал головой:
— Только Верзила. И кроме него, пожалуй, только вы. Но насчет вас у меня серьезные опасения.
— Надорвусь, думаешь? — Я захохотал.
— Не в этом дело. Телесная сила далеко не главное. Я не хочу подвергать вас опасности и никогда не обратился бы к вам, но сейчас выбирать не приходится. Вскоре остановить все это будет уже невозможно.
На вопрос о том, что это за «все это», Перегрин ответил, что замок, кажется, решил, что его строят неправильно, и готов избавиться от всего, что мы тут нагородили.
Я рывком поднялся из-за стола. Меня качнуло. С грохотом опрокинулась скамья. Перегрин глянул на меня с сомнением, но затем пробормотал: «Может, это и к лучшему» — и устремился к двери.
Мы спустились по лестнице, где Перегрин велел мне захватить факел, миновали темный, пустой двор и остановились под лесами центральной башни. Накрапывал дождь.
— Сюда, — сказал Перегрин и нырнул в низкий проем в стене.
Я последовал за ним и чуть не врезался лбом еще в одну стену. Вперед хода не было, зато справа была узкая винтовая лестница, уводившая вниз.
— Скорее! — шепнул Перегрин из темноты.
Ступеньки были слишком мелкие. Я семенил, оступаясь и придерживаясь за стену. Через несколько поворотов все это наконец кончилось, и, свернув в полукруглую дверь, мы оказались в сердцевине башни.
Это было круглое гулкое помещение, почему-то очень холодное. Свет факела выхватывал из темноты часть стены, каменные плиты пола и валявшуюся неподалеку деревянную лестницу. Перегрин проворно схватил ее и подтащил к открытому люку в полу.
— Все нужно сделать быстро, — сказал он, спуская лестницу вниз. — Я буду здесь, рядом. Если что, кричите, не стесняйтесь.
Я поставил ногу на ступеньку и ясно понял, что лезть никуда не хочу. Неуютно стало мне и тревожно, особенно после предложения кричать не стесняясь. Но главная неприятность состояла в том, что я стремительно и неумолимо трезвел. Однако отступать было некуда, Перегрин сказал: «С богом» — и я полез.
Очутившись в каком-то глухом закутке, я сделал шаг вперед, тут же больно ударился коленом и выругался. Перегрин втащил наверх лестницу и свесился из люка с факелом в руке. Саркофаг стоял прямо передо мной. Он занимал почти все пространство, вплотную примыкая к трем стенам. Плита на нем лежала довольно массивная. Я потоптался, не зная, как подступиться.
— Нужно открыть, как книгу, — сказал Перегрин. — Справа налево.
Я отвалил плиту, прислонив ее к левой стене и стараясь не думать, что будет, если она вдруг свалится обратно. Перегрин подал мне шар, легкий и странно теплый, будто нагретый солнцем…
— В дальний левый угол, — напомнил он.
И только после этого, глянув внутрь саркофага, я увидел, что дна там нет. Он был чем-то вроде колодца, и, судя по всему, колодец этот уходил глубоко в недра Даугтера. Я склонился над ним, и меня обдало мертвенным, застоявшимся холодом.
— Кладите быстрее, — сказал Перегрин.
— Куда же класть, дна-то нет, — тоскливо отозвался я. — Разве что бросить.
Последовала пауза, и Перегрин спросил изменившимся голосом:
— Вы что… действительно не видите дна?
Страха не было. Было тихое, тягучее чувство, похожее на нараставшую боль.
— Скорее! — тревожно закричал сверху Перегрин.
Я медленно протянул руку с шаром, и на какой-то миг мне показалось, что все это уже было когда-то — холод, темнота и боль.
— Свети! — приказал я.
Перегрин послушно опустил факел пониже, но тут не помог бы и весь свет небесный — в колодце вровень с краями стояла, словно вода, плотная, непроглядная темень. Медленно, очень медленно я протянул руку. Шар коснулся черной поверхности.
— Только не бросайте. — Умоляющий голос Перегрина слышался откуда-то издалека. — Осторожнее.
Шар мягко потянуло книзу. Обмирая, я сжал его крепче. Потянуло сильнее и неожиданно резко дернуло. Я ахнул и не удержал. Невесомое творение увечного умельца кануло вниз в мгновение ока. Тьма внизу колыхнулась, ожила, и тут я узнал ее. Из колодца на меня смотрела хищная пустота ночной равнины.
— Перегрин!!! — так громко я не кричал ни разу в жизни.
— Руку давайте! Быстро! — Горячие пальцы Перегрина крепко сомкнулись на моем запястье.
Через миг я уже был наверху, сидел прижавшись спиной к стене и намертво стиснув зубы. Перегрин с тревогой заглядывал мне в лицо.
— Как вы? — спросил он шепотом.
Желая ответить, что все хорошо, я неопределенно замычал и мотнул головой. Он улыбнулся, назвал меня молодцом и пошел закрывать люк. Я поднялся и, не медля ни секунды, направился к выходу.
— Нет-нет! — воскликнул Перегрин. — Мы должны немного побыть здесь. Пусть он успокоится.
— К-кто? — спросил я, разжав наконец зубы.
— Замок. Я понимаю, вам страшно…
Я круто повернулся и подошел к нему вплотную:
— Ты сказал, что мне страшно, или я ослышался?
— Вам страшно, я ведь вижу, — мягко ответил Перегрин.
— Ты ошибаешься, — ледяным тоном произнес я.
— Возможно, — легко согласился он.
Потом он укрепил на стене факел, и мы уселись на полу друг против друга.
— Видите ли, — начал он, — я потому так говорю, что мы сейчас находимся в таком месте замка, где каждый встречает то, чего он больше всего боится. То, что ему больше всего угрожает. Это не настоящая угроза. Эта угроза — изнутри. Страх ведь находится внутри нас.
— Ну? — отозвался я. Разговор этот был мне неприятен.
— Так вот. Верзила мог выполнить эту работу совершенно спокойно, потому что в нем не было страха. Никакого. Он не боялся ничего, совсем ничего. Это просто чудо какое-то. Лично я впервые в жизни видел такого человека.
— Дураки не знают страха, — усмехнулся я. — А не окажись меня поблизости, раскроило бы это чудо-юдо твою светлую головушку и глазом бы не моргнуло.
— Да, пожалуй, — сказал он, помолчав. — Я сам виноват, не удержался, подразнил. С ним совсем по-другому нужно разговаривать. Нужно было, — поправился он. — Да и вы вполне могли словом его остановить. Всего лишь словом.
— Каким? — поинтересовался я.
Перегрин невесело усмехнулся и ничего не ответил.
— Постой, — спохватился я. — Ты сказал, что годимся только я и Верзила. Так?
Он сразу понял, к чему я клоню, и, заулыбавшись, заверил, что равнять меня с Верзилой нельзя, упаси бог. Что касается меня, тут причина совсем другая, а именно дружелюбное отношение ко мне замка. Якобы благоволит он мне, а потому всячески постарался смягчить удар, то есть напугать не до смерти, а лишь слегка.
Я презрительно фыркнул. А Перегрин продолжал говорить о замке, какой у него непростой нрав и как он в этом похож на меня. Каким он кажется непредсказуемым и жестоким и какое это, в сущности, печальное сооружение. Я сказал, что не могу себе представить печальное сооружение, равно как и непредсказуемое, и жестокое. Здание — оно здание и есть, и говорить о нем как о живом человеке по меньшей мере смешно.
