Геннадий Семенихин - Космонавты живут на Земле
— Сказал тоже! — добродушно ухмыльнулся Алеша, которому вообще-то понравилась пылкая Володина речь. — Откуда ты взял, что роса — звонкая?
— Алешка, не перебивай! — прикрикнула Леночка. — Он хорошо говорит.
Добрынин снял очки, посмотрел благодарно близорукими глазами на Леночку и стал протирать стекла.
— Звонкая роса — это, конечно, образ, — поправился он, — но лично я свою судьбу уже решил. Буду сдавать на геологический.
— Я тоже решила, — поспешила Леночка. — Поеду на Сахалин. Постараюсь пройти в педагогический.
— Эка у вас все в рифму получается, — засмеялся Горелов, — педагогический, геологический...
— А ты что надумал? — мягко окликнула его девушка.
— Нашла кого спрашивать, — снисходительно бросил Володя Добрынин, — у нашего Горюна все как по нотам расписано. Первый дипломант областной художественной выставки. Звучит? Его примут в какое-нибудь высшее художественное, а то и в академию живописи. Лет десять пройдет, а там, гляди, при встрече и шляпу снимать не будет. Станет каким-нибудь знаменитым пейзажистом, заслуженным деятелем искусств и тэпэ и тэдэ...
Алексей выплюнул изо рта камышинку, рассмеялся:
— Все как по нотам, говоришь? Ой, Добрыня, не угадал. Я действительно уже определился. Но только...
— Не в художественное? — воскликнули оба в один голос:
— Нет, не в художественное. Хотя не скрою, наш Павел Платоныч даже осерчал, узнав об этом.
— Так куда же?
— Сегодня был в райкоме, — издалека повел речь Алеша. — Ну вот и они, райком комсомола то есть, рекомендацию обещали дать...
— Куда же, Алеша?
— В школу военных летчиков. Ни больше ни меньше.
Леночка бурно захлопала в ладоши:
— Алешка! Ты будешь военным летчиком? Вот здорово! Вот прелесть! Это же действительно звучит, мальчики: военный летчик Алексей Горелов. Только не обманешь? Слово сдержишь?
— Сдержу, — засмеялся Алеша.
...И он не обманул.
Вскоре в поздний вечерний час пришел он домой, позвал мать в свою маленькую комнатку.
— У меня к тебе дело, мама. Важное.
Она хлопотала у печи, готовя ужин. Пришла сразу, будто сердце подсказало, что разговор предстоит действительно серьезный. Грустными задумчивыми глазами смотрела на еще более возмужавшего сына. «Уже не школьник. Скоро упорхнет куда-нибудь. Разве удержишь? Да и надо ли держать?»
— Я тебя слушаю, сынок.
— Мама, помнишь, ты говорила, что пора бы мне и к делу какому прибиваться серьезному?
— Я тогда не понимала, сынок, что твои рисунки тоже серьезное дело, — тихо вымолвила Алена Дмитриевна и, словно ища себе поддержки и оправдания, обвела глазами стены, увешанные пейзажами и портретами Алешиной работы.
— Так я и определился, мама, — торжественно возвестил Алексей. — Меня в летную школу берут. На, почитай.
Он протянул ей небольшой листок с машинописными строчками. В них говорилось, что сын погибшего офицера-фронтовика Алексей Павлович Горелов «должен явиться в военное училище летчиков для сдачи экзаменов и прохождения медицинской комиссии не позже десятого августа...». Стояла подпись: начальник авиаучилища Герой Советского Союза гвардии полковник Ефимков.
Мать побледнела, поднесла к лицу сухие натруженные ладони.
— Не пущу! Отец в танке сгорел, а ты на самолете разбиться хочешь. Знаю я эти реактивные! Их и на картинке смотреть-то жутко.
— Мама, — укоризненно остановил ее Алексей, — ты еще ремень со стены сними.
— И сниму! — угрожающе выкрикнула она. — Ни разу в жизни не снимала, а сейчас сниму.
Алеша еле дал ей договорить. Кинув на стол бумагу, он схватил ее за руки и закружил по комнате.
— Ну, бей, мама! — кричал он в радостном исступлении. — Всыпь как следует своему непутевому сыну, только прости. Все равно уже ничего не изменишь.
— Да постой, сумасбродный! — оттаявшим голосом воскликнула она. — Давай лучше сядем да поговорим обо всем толком.
— Вот это уже деловой подход, мама.
— А как же твои картины, сынок? Я-то уж думала, в художниках себя будешь пробовать.
— Этого у меня никто не отберет, мама, — улыбнулся Алексей, — даже если до генерала дослужусь, все равно рисовать буду.
— Так-то оно так, сыночек, — грустно согласилась Алена Дмитриевна, — только кто еще из твоего класса в летчики пошел?
— Никто, мама.
— Значит, один ты?
— А какое мне дело до других! — кипятился Алеша. — Каждый по душе должен выбирать себе место в жизни. Ох, и трудно же тебя агитировать, мама!
Они долго, просидели за этим разговором. Электрическая лампочка горела уже зря, потому что лез в окна веселый верхневолжский рассвет, и мать, поцеловав сына в лоб, сказала ему, как маленькому:
— Ложись спать, сынка. Угомон до тебя придет.
...Кажется, совсем недавно все это было. А потом? Словно сон, промелькнула бурная курсантская жизнь с подъемами и отбоями, тревогами и занятиями, с полетами на учебных и учебно-боевых острокрылых машинах и даже с двумя внеочередными нарядами, полученными за пререкания со старшиной.
Из застенчивого паренька превратился Горелов в крепкого, обветренного аэродромными ветрами юношу. Его выносливости и способности переносить безболезненно в воздухе перегрузки завидовали товарищи.
Алексей закончил школу с отличием, получил назначение в один из южных гарнизонов и тридцать суток отпуска. Все шло гладко, размеренно. Он и подарки матери привез, и новенькой, хорошо пригнанной формой лейтенанта поразил. И вдруг это краткое посещение Гагариным их городка... «Вот и прощай, мечта, — грустно подумал он, — завтра в часть».
...Вдоволь надышавшись прохладным речным воздухом, проводив последний окаемок солнца, скрывшийся за горизонтом, Алеша пошагал домой. Густые сумерки заволокли Огородную улицу. Мать уже давно пригнала козу и успела ее подоить. На столе Алешу ожидал стакан теплого молока, вареники со сметаной и холодные щи. Мать села с ним вместе, потом встала, откуда-то из-за печи достала нераспечатанную бутылку.
— Может, выпьешь, сынок, «Столичной»? — спросила она нерешительно. — Никогда раньше этим зельем тебя не потчевала, но теперь ты большой. Может, ради встречи надо?
— А ты, мама, выпьешь? — вопросом на вопрос ответил Алексей.
Она испуганно отстранилась:
— Что ты, сынок! Я ее никогда не пью. А ты — как знаешь. Говорят, летчики все пьющие.
— Кто это тебе так расписал нас, мама? — засмеялся Алексей.
— Бабка Додониха давеча у колонки говорила. У ней двоюродный племянник в самолетных механиках служил, на него ссылалась.
— Неисправима твоя бабка Додониха.
— А разве не так?
— Нет, мама, — весело пояснил Алеша, — тот, кто любит эти бутылочки, долго в реактивной авиации не полетает. Они по самому дорогому бьют — по сердцу. А без него, сама понимаешь, какой из человека летчик.
— Ну а ты как?
— Только по большим праздникам да когда товарищей много собирается, — признался Алексей, — один же, ей-ей, в рот не беру.
— Вот и не надо, — одобрила мать, и он понял, что, предлагая водку, она очень хотела, чтобы он отказался.
Седенькая, немного ссутулившаяся, нажившая за эти два года одинокой жизни новые морщины, сидела напротив мать.
— Мне тут подъемные выдали, мама. Целых сто двадцать рубликов. Это всем выдают, когда к новому месту службы направляют. Для расходов по переезду. Ну а какие у меня расходы? Ты их возьми, эти деньги.
— Что ты, милый! — счастливо заулыбалась Алена Дмитриевна. — Мыслимо ли? Вдруг самому какая нужда!
— Хоть половину возьми, мама, — настаивал Алеша, — сама же говорила, осенью крышу крыть.
— Половину я, пожалуй, возьму, если велишь, — согласилась она. — На крышу действительно надо.
— Вот и хорошо!
Алеша хотел уже укладываться спать, но она, стараясь придать своему голосу предельное равнодушие, все-таки спросила:
— Давеча ночью ты письмо какое-то писал перед тем, как на встречу с Гагариным пойти. — Она прищурилась и в упор смотрела на него исподлобья.
Алексей отодвинул от себя пустой граненый стакан.
— Сознаюсь, мама. Я действительно хотел передать это письмо в руки космонавту. У меня к нему была большая просьба — взять в их часть.
— В космонавты! — всплеснула руками Алена Дмитриевна. — Господи боже, как был ты дитем неразумным, Алеша, так и остался. Да ведомо ли тебе, что сейчас с такими просьбами к нему тысячи валят? На что же ты, лихая головушка, рассчитывал?
— На суворовскую поговорку, мама. Смелость города берет.
Алена Дмитриевна только вздохнула. Ей понравился даже этот его наивный порыв. Улыбаясь, она рассматривала лицо сына. Оно было бы, возможно, строгим и сосредоточенным, но чуть вздернутый нос и такие же, как у отца, кудрявые волосы делали его добрым и веселым.
