Евгений Соломенко - Ваш номер — тринадцатый
«Не пойду — и все тут!» — думал он сердито.
Но не пойти ему не удалось.
Досье
Объявление
Мышам предлагается бесплатный сыр. Обращаться по адресу:…
Глава седьмая
Визит Пифагора
На редакторском столе распластались сверстанные полосы завтрашнего номера. Подобно коршуну-стервятнику, сладострастно терзающему плоть ягненка, Зорин впился в статью о проблемах обслуживания населения. Красным начальственным фломастером вписывал он строки, дышащие гневом и болью за человечество: «На всем обширном фронте оказываемых нам услуг, пожалуй, наиболее провальный участок — это работа водопроводчиков. Впечатление такое, что переход российской экономики на рыночные рельсы ни в малой степени не затронул эту категорию работников городского хозяйства. Во всяком случае, водопроводчики продолжают обслуживать нас вполне «по-социалистически»…».
Но тут кровью пишущее перо замерло в редакторской руке. Священный акт отмщения презренной водопроводной касте оказался прерван: дверь в кабинет осторожно отворилась, и на пороге возникла секретарша Венера.
Божественное имя досталось этому существу по непонятной прихоти провидения. Чернявая, с заостренной лисьей мордочкой и хитрыми, вечно настороженными глазками, она мало напоминала свою древнеримскую тезку. А если к такой, прямо скажем, неказистой физиономии прибавить еще патологическую худобу и очень уж кривенькие ножки… Зато, словно бы насмехаясь, природа выдала ей непомерно пышную грудь, казавшуюся нарочито прилепленной к мосластому, угловатому тельцу.
В общем, Венера была далеко не Венерой. Зато вся редакция именовала Зоринскую приемную «венерическим предбанником».
Итак, секретарша возникла на пороге, и главный редактор не без гадливости скользнул взглядом по ярко-оранжевым колготкам (на память пришел старый анекдот: «Дэвушка! Гдэ ты купила такие тощие и такие кривые чулки?»). Радары хитреньких Венериных глазок моментально запеленговали нацеленность редакторского взора. Секретарша деланно зарделась, улыбаясь, впрочем, весьма двусмысленно.
«Святые угодники! Да что она себе вообразила, эта плюгавица разнесчастная?! — ужаснулся Зорин. — Сама — страшнее ядерной войны, а туда же!»
Увидев, как посуровел шеф, Венера тотчас нацепила деловую маску:
— Денис Викторович, к вам рвется Закорчевская. Кричит, что это срочно.
Но тут, отодвинув массивным плечом худосочную Венеру, в кабинет ворвалась распаленная Амалия Егоровна Закорчевская — заведующая рекламной службой. Она пламенела ярко-красным платьем, как, впрочем, и всей своей квазиэнергичной натурой:
— Денис Викторович, честное слово, я его зарежу, этого недоумка! Искромсаю редакционными ножницами — и пускай меня потом в тюрьму упекают! Хоть на тыщу лет!
— Ну, не так темпераментно, Амалия Егоровна! Мы же с вами все-таки не под знойным небом Аргентины, — улыбнулся Зорин. — Что там у вас стряслось?
— Да душу измочалил, честное слово! Паразит такой! Урод! Кочерыжка обгрызенная! — продолжала исходить нездешними страстями огнедышащая Амалия. — Припер, понимаете, какую-то хреновину и требует, чтобы мы ее срочно разместили. Да за такое объявление меня в сумасшедший дом упрячут! На Пряжку! Я ему, оглоеду, толкую, чтобы он сочинение свое кретинское в нормальный вид привел. А он нудится, — тут Закорчевская, безбожно шепелявя, передразнила кого-то незримого: — «Вы, гражданка, объявленьице это главному редактору шнещите, гражданину Жорину. Уж он найдет, как объявленьицем нашим рашпорядитьщя!».
На этом месте Амалия сбавила тон и повела дипломатично очами:
— Вот я и решила: дай загляну к вам, Денис Викторович. А ну как этот паразит (извиняюсь, конечно!) — ваш родственник или знакомый!
— Ну разумеется, родственник! — «успокоил» ее Зорин. — Братик-дегенератик.
И распорядился:
— Давайте-ка сюда этот опус для психушки! Посмотрим: что за жанр такой интересный?
Амалия проворно подсунула ему одинокий листок, клочковато выдранный из школьной тетради в клетку и заполненный скачущим детским почерком. Зорин прочел: «Организация выдаст прорезиненный макинтош б/у 1962 года выпуска (изготовитель — Швейная фабрика им. Володарского, г. Ленинград) в обмен на плащ 2002 года выпуска (изготовитель — фирма «Пьер Карден», г. Париж). Обращаться к Администратору по телефону: 595-81-39. Агентство «Утренняя звезда»».
В желудке у Зорина сделалось тяжело и зябко, словно он проглотил громадную медузу, впитавшую в себя весь холод океанических глубин.
— Ну как? Не слабо? — победно глянула на шефа Мисс Реклама. — Это какие же кретины станут вам презентовать Кардена взамен допотопного дерьма родной Володарки?
— Мне презентовать? — пробормотал потерянно Зорин. — Почему — мне?
— Ну, не вам лично. Про вас — это я так, для примера, — пояснила Амалия. И заговорщицки улыбнулась: — Вам, Денис Викторович, это ни к чему. У вас и так плащик — закачаешься!
Тут Зорин поперхнулся и начал суетливо перекладывать бумаги с места на место, порождая на столе еще больший беспорядок. Наконец, выдавил из себя:
— Вы, Амалия Егоровна, вот чего. Вы это объявление мне оставьте. И пригласите-ка сюда вашего оглоеда: я сам с ним разберусь.
Амалия не заставила повторять дважды и стремительной кометой прочертила огненно-алую траекторию за порог кабинета.
Не успел Зорин собраться с разбегающимися мыслями, как дверь отворилась вновь, и перед ним возник Гномик. Да-да, тот самый, из театра! Повелитель волшебных сказок, путешественник по Стране детских снов, который так сладко дремал подле театрального гардероба, умостившись в бархатном кресле.
Гномик заговорил. Голос у него оказался тихим и немного печальным:
— Ждравштвуйте, гражданин редактор! Добрый вам вечер! Я к вам, шишки-коврижки, ш поклоном от Петра Аввакумовича, гражданина Админиштратора.
Зоринский страх тут же улетучился, тяжкая ледяная медуза в желудке растаяла без следа. От негромкого, ласкового голоска в казенном кабинете вдруг стало по-домашнему уютно. Зорину даже почудилось: вот сейчас он изорвет все эти кретинские заметки в мелкие клочья, усядется на ковер, обнимет, как в детстве, колени, а тихий голос с милой шепелявостью будет рассказывать ему про Златовласку и про три волоска Деда-Всеведа…
Но Гномик умолк, выжидающе взирая на Зорина грустными своими глазами. И вместо того, чтобы плюхнуться блаженно на ковер, главный редактор спросил:
— В какое время лучше всего звонить Петру Аввакумовичу? Утром, вечером?
— А не надо ему жвонить, шишки-коврижки, — отсоветовал благожелательный старичок. — Петр Аввакумович так мне и шкажал: «Ты, мол, как только гражданин редактор тебя примет, шражу ему и передай: я его шам отыщу, когда надо будет. Пушкай, мол, только жнает, что аудиенция ему уже нажначена». Такая вот дишпожиция!
— Значит, Администратор был уверен, что я непременно вас приму? — с уколом уязвленного самолюбия поинтересовался главный редактор.
— Уверен, уверен, — успокаивающе покивал головкой ласковый гость. — Он вщегда абшолютно уверен!
По Зоринским устам ядовитой змейкой скользнула недобрая улыбка: «Все просчитал! Безошибочно! И дергает меня, как кукловод — безмозглую марионетку! Согласно закону Авогадро!»
Гномик, между тем, поднялся из кресла и направился к двери:
— До швидания, гражданин редактор. Желаю вам вщего хорошего!
— Постойте-ка! — окликнул его Зорин, и, неожиданно для себя, спросил: — А как вас зовут?
— Пифагор.
— Как?! — изумился редактор.
Голосок повторил приглушенным эхом:
— Пифагор.
И пояснил:
— Папаша мой математиком был, шишки-коврижки. И чрежвычайно почитал выдающегощя древнегречешкого ученого Пифагора, автора жнаменитой теоремы…
Развел крохотными ручками: что уж тут поделаешь? Такой вот папаша достался, шишки-коврижки! И тихо исчез в дверном проеме.
Зорин потерянно сидел в кабинете, и на него с молчаливой угрозой из углов наползала тьма.
Глава восьмая
Приватизатор Гольфстрима
Для редактора ежедневной газеты пятница — день особенно суматошный: надо успеть подготовить сразу два номера — на субботу и воскресенье. Вот и сегодня планерка растянулась на час с лишним, и Зорин только сейчас выпроводил последнего члена редколлегии. Облегченно вздохнул, потянулся, откинувшись в кресле…
Блаженство мига оказалось нарушено настырным звяканьем телефона. На тумбе, по правую руку от редакторского стола, громоздились четыре разномастных аппарата связи, и у всех у них голоса были отчего-то очень неприятные. Но этот, крайний справа, оказался наделен особенно мерзким звонком: наглым, чванливо квакающим и притом еще слегка привизгивающим, словно в истерике.
