Наталья Лебедева - Племенной скот
Леня поднял глаза: перед ним сидела девушка. Сирень росла в этом месте четырьмя раскидистыми кустами, и у их корней образовалось что-то вроде маленького шалаша, прикрытого со всех сторон густой зеленой кроной. Девушка пряталась здесь от пришлых людей, и, когда все стихло, ей показалось, что спасение близко, но тут вдруг возник перед нею Леня. Она побоялась вскрикнуть, чтобы не накликать на себя еще большей беды, закусила рукав, борясь со страхом. Ей некуда было деться: чужак навалился на нее, всем своим весом прижал к земле. От неожиданности мужчина замер, и она, оправившись от первого испуга, смогла его рассмотреть. Он оказался не таким страшным: и голова не была черной, большой и блестящей – девушка с испугу не поняла, что это только шлемы, – и в крови он испачкан не был. Мужчина прижал ее к земле. Такой живой, теплый, тяжелый, в то же время он был одним из тех, кто вылез из пасти холодного потустороннего змея. У него были блестящие голубые глаза и красивые светлые волосы, лежавшие ровными волнами. Он пах обманчиво и неясно: то ли сладко, то ли по-мужски тяжело и терпко, но не обычно, не потом, не грязью и не болезнью. Секунду спустя ей показалось, что это архангел, посланник самого Бога спустился на землю спасти ее из населенного змеями ада. «Он не желает мне ничего плохого, – подумала девушка. – Он закрыл меня, защитил. Он любит меня, наверное». Верить в это, наверное, было легче, чем бояться, все время бояться и медленно сходить с ума от иссушающего ужаса.
Леня молчал и не двигался. Он ощущал под собой легкое шевеление женского тела, видел тонкую руку, прикрывшую лицо, и прядь иссиня-черных волос, стекавшую со лба, как ручеек. Он видел глаза: яркие, блестящие, глядящие со страхом. Но утекали мгновения, страх уходил, и на место его приходили восторг и покорность, мягкая женская покорность. Никогда в жизни не видел Леня таких глаз, и именно это выражение подчинения и готовности родило в нем наконец назревавший взрыв. Он вытянул руку назад и нащупал край ее длинного сарафана, потянул материю вверх, провел по обнаженной ноге ладонью. Глаза девушки распахнулись, но она не издала ни звука и только сильнее вцепилась зубами в рукав.
Леня взял ее руку, отвел в сторону, и она, поняв, тихонько застонала. Он принялся целовать ее страстно и яростно, всю: лицо, руки, волосы; разорвал на груди сарафан, сжал острую, едва развившуюся грудь с темным пятном соска и застонал от предчувствия наслаждения. Она была не такая, по-особому пахла: не кремами, не мылом и духами, а чем-то резковатым и терпким, и от волос ее шел густой аромат травяного отвара.
Прошел год, Лене почти удалось забыть ту вылазку, а на новые его не звали. Но настал май, и сирень расцвела пышными шапками. Вспомнились вдруг запахи только что распустившихся цветов, земли, напитанной влагой, волос, вымытых в травах.
– Виталий, – сказал он, набрав номер, – ты можешь отвезти меня туда снова?
Вертолет опустил его в километре от деревни, и Леня, держа курс на видневшиеся вдали крыши, пошел полем. Он сбивал рукой головки цветов, поднимая в воздух пух одуванчиков, рвал пучками траву, пока не порезал ладонь. Он злился, потому что не знал, зачем идет.
Тот же куст сирени, сводящий с ума знакомым запахом, приютил его.
Деревня выглядела пустынной. Леня смотрел долго-долго, обрывая в досаде крупные листья, похожие на зеленые сердца, а потом вдруг увидел ее. Она была точно такая же, как и год назад: неуверенная, медлительная в движениях, словно чем-то испуганная… Она не вызывала больше желания, даже напротив, показалась Лене отталкивающей, но он, тем не менее, пошел следом как на веревочке, рискуя быть замеченным, и замер под окном избы, в которую она вошла.
Там, внутри, было темно. Виднелся длинный темный стол посреди комнаты, пестрели на полу половики, белела в глубине избы русская печь. Глубокая люлька раскачивалась, подвешенная за веревку ко вбитому в потолок крюку. Возле люльки сидела на лавке маленькая девочка в сарафане и лаптях. Глядя на вошедшую девушку, она сонно потирала глаза: видимо, звук открывающейся двери заставил ее проснуться.
Девушка подошла к люльке и взяла оттуда крохотного младенца. Он крехал, тянулся ручками к мамкиной груди и нетерпеливо бил по воздуху ногами, а потом, найдя сосок, зачмокал и блаженно затих. Леня смотрел на это с изумлением и восторгом. Ему плевать уже было на женщину. Крепкий здоровый малыш завладел всем его существом, его мыслями и чувствами. Он и сам не подозревал, как хочет иметь ребенка.
Когда мать стала класть сына в колыбель, Лене захотелось крикнуть: «Нет! Я хочу его видеть!» – и он едва сдержался.
Потом девушка ушла. Ребенок в люльке лежал тихо-тихо: видно, насытившись, уснул. Девочка, качнув корзину раз или два, прилегла на лавку и задремала.
Тогда Леня вошел в дом: просто взял и вошел, не таясь, не скрываясь. Громко скрипнула и, закрываясь, хлопнула дверь. Девочка, провалившаяся в сон, только бормотнула что-то неразборчивое и махнула рукой, словно хотела прогнать муху. Леня взял из колыбели сладко спящего младенца и вышел из избы, покачивая его на руках и прижимая к себе.
– Ух ты! – сказал, увидев его, пилот вертолета. – Вот это круто!
Качнулись и уплыли вниз деревья, деревня мелькнула внизу россыпью волглых бурых щепок. Леня бросил на нее прощальный взгляд и вдруг осознал, что наделал. Он ощутил тяжесть спящего ребенка, вгляделся в его личико, поразился тому, как непривычно, не по-взрослому, шевелит он губами. Леня никогда в жизни ничего не крал. Больше всего сейчас ему хотелось отдать кому-нибудь малыша. Он в растерянности оглянулся, но за окнами было лишь синее небо – пространство без опоры.
Его состояние было странно ему самому. Все время – и когда крал ребенка, и пока летел в Москву, и когда пришел домой и с облегчением вручил сына похожей на заводную куклу безразличной ко всему жене, делая ее, невменяемую, соучастницей, – он не чувствовал ровным счетом ничего, хотя видел и запоминал все до малейшей детали. Он даже лицо той спящей девочки мог бы нарисовать по памяти точь-в-точь таким, каким оно было.
Алина взяла ребенка. Лицо ее в первые секунды не выражало ничего. Потом слабый интерес скользнул по нему, как пробегает по берегу морская волна, гонимая легким бризом. Потом вдруг узнавание захлестнуло ее целиком. Она сделалась как одержимая, и Леня сначала отшатнулся от жены, а затем рванулся к ней, горя желанием выхватить драгоценного ребенка из ее рук.
Но она вцепилась в младенца, как утопающий – в соломинку, как ведьма – в метлу, как приговоренный – в руку палача.
– Ну вот, ну вот, – она шептала, кричала и плакала, и все это сразу, все вместе, переходя от тона к тону неожиданно и страшно. – Я же знала, что тебя вылечат! Я знала! Мой маленький, хороший мой. А-а! А-а! А-а!
Леня закрыл уши, не в силах слушать; ушел в другую комнату, лег на диван, уткнувшись лицом в подушку, смирившись с потерей и этого малыша. Внутри стало пусто, звуки отдавались странным эхом: то ли в комнате, то ли у него в голове. Леня не знал, что на самом деле слышит, а что ему только кажется – даже не пытался разобраться в этом, приняв неизбежное и роковое, отпущенное ему судьбой горе, но вроде в какой-то момент в полусумасшедшее бормотание и плач жены вплелся детский крик: сильный, с надрывом… Потом все стихло, и стихло надолго. Тишина била по ушам, как врач бьет по щекам больного, которого надо привести в чувство. Леня поднялся, чтобы пойти посмотреть. Жена сидела на кухне на небольшом, шатком табурете, привалившись спиной к узкому ребру подоконника. Ребенок, прижавшись к ней всем телом и ухватив ее за грудь маленькой, сжимающейся от наслаждения ручонкой, сосал молоко.
– У тебя есть молоко? – удивился Леня и понял, что удивление – первая его эмоция за долгие часы.
– Конечно, – она ответила ему диким, полусумасшедшим взглядом, – когда женщина рожает, приходит молоко. Разве ты не знал?
– Знал, – ответил он и вышел из кухни.
Он видел потом, как жена моет сына в ванне и протирает каждую его складочку махровым мягким полотенцем, видел, как она укладывает ребенка спать в кресле с высокими подлокотниками, в гнезде, свитом из пеленок и простыней, слышал, как поет колыбельную чистым и звонким, как во времена ее царствования на сцене, голосом.
Не зная, что делать, Леня улегся спать. Они с Алиной давно не спали вместе, причем это она покинула супружескую кровать, предпочитая проводить ночь на диване. Она и сейчас устраивалась там. Леня долго прислушивался к звукам спящего дома, пытаясь уловить что-то новое, и, так ничего и не услышав, заснул. Проснулся он ночью, от того, что Алина присела рядом. Свет уличного фонаря падал ей на лицо, и Леня вдруг с удивлением увидел, что в ее глазах нет ни следа безумия. Она была такой, как до родов, и даже волосы легли вдруг по-прежнему, мягкими волнами, как ей всегда очень шло.
